мнению местной полиции, членов советов и работников опеки, многие из которых, как выяснилось, не сообщали о подобных преступлениях с участием банд иммигрантов, опасаясь обвинений в «расизме». СМИ последовали их примеру, наполняя свои репортажи эвфемизмами, словно пытаясь не дать общественности сделать какие-либо выводы. Так, в случаях, подобных тем, что произошли в Оксфордшире, банды назывались «азиатскими», хотя в их состав входили почти исключительно мусульмане пакистанского происхождения. Тот факт, что их жертвы выбирались именно потому, что они не были мусульманами, лишь изредка упоминался в судах и редко освещался в прессе. Вместо того чтобы выполнять свою работу без страха и оглядки, полиция, прокуроры и журналисты вели себя так, словно их работа заключалась в посредничестве между общественностью и фактами.
Естественно, ничего из этого никогда не всплывает в «приемлемых» дискуссиях об иммиграции. Вносить тему группового изнасилования в обсуждение иммиграции на BBC все равно что вносить тему скотоложства в документальный фильм о больных домашних животных. Можно говорить только о хорошем и счастливом, а плохое игнорировать. При этом теряются не только жесткие грани дискуссии, но и более мягкие, повседневные проблемы, которые волнуют людей: не жестокие обличения, а простое сожаление о том, что общество, в котором они выросли, было изменено без всякой заботы о мнении большинства людей.
В уютной, соглашательской дискуссии в стиле Newsnight теряется всякое упоминание о том, что мы привыкли называть «нашей культурой». Как всегда, на фоне бесконечного празднования разнообразия величайшей иронией остается то, что единственное, что люди не могут заставить себя праздновать, это культура, которая в первую очередь способствовала такому разнообразию. Во всей реакции политиков и прессы на перепись населения 2011 года мы снова увидели различные перевалочные пункты, указывающие на направление движения, которое в глубине души является самоуничтожающим.
Одно из таких утверждений заключается в том, что даже после периода таких необычайных перемен, через которые прошла Британия за последние десятилетия, «в этом нет ничего нового». Этот аргумент можно услышать по всей Европе, но в Британии он чаще всего звучит следующим образом: «Британия всегда была плавильным котлом для людей разных рас и происхождения. Действительно, мы нация иммигрантов». Так утверждалось, например, в получившей широкую известность книге Роберта Уиндера об иммиграции, которая вышла в годы правления Блэра и часто использовалась для защиты политики правительства. Среди прочего, в книге утверждалось, что «все мы иммигранты: просто все зависит от того, как далеко вы ушли в прошлое». В книге также утверждалось, что Британия всегда была «беспородной нацией». Вот Барбара Роуч, выступающая с тем же утверждением в Ист-Энде Лондона в 2011 году: «Когда мы думаем об иммиграции или миграции, очень соблазнительно думать, что это что-то, что произошло в XIX веке. Я еврей. Некоторые из моих родственников приехали в конце XIX века. По материнской линии я сефарди, так что некоторые из моих родственников приехали гораздо раньше. Но есть тенденция думать, что это как-то совсем недавно если это не девятнадцатый век, то это очень похоже на послевоенное явление. Ничто не может быть дальше от истины. Я всегда считала, что Британия страна мигрантов». Конечно, мисс Рош может так считать. Но это не делает ее правдой.
До второй половины прошлого века уровень иммиграции в Британии был практически незначительным. В отличие, например, от Америки, Британия никогда не была «нацией иммигрантов». И хотя в страну часто прибывали люди, массовое перемещение людей было практически неизвестно. На самом деле иммиграция была настолько неизвестна, что, когда она происходила, люди говорили о ней веками. Сегодня при обсуждении миграции в Соединенное Королевство можно ожидать, что кто-то упомянет гугенотов протестантов, вынужденных спасаться от преследований во Франции, которым Карл II предложил убежище в 1681 году. Пример гугенотов более резонансен, чем люди думают. Во-первых, потому что, несмотря на близость культуры и религии французских и английских протестантов того времени, гугенотам потребовались столетия, чтобы интегрироваться в Британию, и многие люди до сих пор называют себя выходцами из гугенотской среды. Но еще один важный момент, связанный с гугенотами и причина, по которой люди так часто их упоминают, это вопрос масштаба. Считается, что после 1681 года в Британию прибыло до 50 000 гугенотов, что, несомненно, было
огромным движением для того времени. Но эти масштабы были совершенно не похожи на массовую иммиграцию, которую Британия наблюдала в последние годы. Начиная с периода правления Блэра и далее, в Британию прибывает количество иммигрантов, равное тому единичному числу гугенотов, и не один раз за всю историю страны, а каждые пару месяцев. И эта иммиграция отнюдь не состояла из французских протестантов. Другой пример, часто приводимый в защиту истории о «нации иммигрантов», это 30 000 угандийских азиатов, которые были привезены в Британию в начале 1970-х годов после того, как Иди Амин изгнал их из Уганды. В Великобритании воспоминания об этом единовременном притоке обычно окрашены гордостью и добрыми чувствами не только потому, что это было очевидное и ограниченное облегчение отчаявшегося народа, но и потому, что прибывшие в Британию угандийские азиаты часто вносили ощутимый и благодарный вклад в общественную жизнь. В годы иммиграции после 1997 года в страну каждые шесть недель прибывало столько же людей, сколько в тот единовременный 30-тысячный приток.