Были и другие две причины, по которым Игнатия и Мирона не особо тянуло в родное село. Рванули они два года назад по дурости в Устюг, посчитав, что Дед Мороз таких удальцов с радостью примет, да еще и Стёпика, юнца девятнадцатилетнего, от той затеи не отговорили А после того, что из этого вышло, как назад вернуться? И стыдно, и страшно. Ладно сами они лишь разнорукими да разноногими стали, а Стёпика и вовсе не уберегли То есть, парнишка вроде как совсем и не помер, но таким, каким стал, лучше ни сельчанам, ни даже родне не показываться: хоть те и сами мутанты, а такого всё равно не поймут. А когда узнают, чьи у Мирона с Игнатием новые руки-ноги, хорошо если просто побьют И какая радость домой топать чтобы всё равно прогнали, а то и батогами забили?
Ну а второй причиной сам Стёпик и был. Ему тоже землянку вырыли, только большую и уже без всяких бревен сверху. Наоборот, бревенчатые перекрытия землей забросали, по ней мохом; притоптали, умяли так, чтобы и рядом встать, а не увидеть, что внизу чье-то жилище. Вход сделали так, чтобы откидывался, когда внутрь надо попасть, а закрытый в глаза не бросался груда сучьев да веток сухих, и только. Благо лес кругом, такого добра хватает.
Так вот, Стёпику здесь понравилось жить вполне можно, посторонние нос не суют (хоть он и сам, конечно, стерегся), на Игнатия и Мирона, что не уберегли, обиду не держал (да и не было их вины, разве что не прогнали сразу, как он с ними в Устюг увязался). Опять же, теперь они как бы и братьями немножко стали, если то, что с ними приключилось, можно назвать братанием В любом случае, было с кем словом перемолвиться, не опасаясь, что собеседники в штаны от страху наделают.
В общем, из-за Стёпика Мирон с Игнатием тоже никуда уходить не хотели: его и одного тут бросать не по-людски, и с собой не взять тут и говорить не о чем.
Солнце уже скрылось за лесом, в темнеющем небе заморгали, проснувшись, первые звезды. Стёпик вот-вот должен вернуться.
Игнатий, по-прежнему голый по пояс, вынес завернутую в рубаху девочку из землянки. Очень уж ему не терпелось отправить ее поскорей не потому, что мешалась, а из-за неожиданного для себя самого переживания за ребенка. Может, это было еще потому, что детей он уже больше десяти лет не видел и теперь в душе всколыхнулось что-то доброе и теплое, чего мужчина давным-давно не испытывал, забыл даже, что такое бывает.
Ну, где он там? пробурчал Игнатий, глядя в небо, которое так и не стало окончательно черным. Пора белых ночей уже прошла, но и для настоящих, когда темень так темень, по северным меркам было еще рановато.
Не туды смотришь, сказал вдруг Мирон. В голосе разнорукого мутанта слышалась неприкрытая радость похоже, и он волновался за девочку. А может, не за нее, а за себя хотел поскорее избавиться от опасной гостьи. Вон, от реки порхает птичка наша.
Игнатий повернулся в сторону реки. На тусклом небе виднелось черное пятнышко словно дырка в серой тряпке. И она заметно увеличивалась и приближалась, принимая очертания жуткого создания: широко раскинутые крылья, длинный
хвост с похожим на рыбий плавник оперением на конце, еще более длинная, как змея, шея с маленькой треугольной головой, на которой поблескивали желтые точки глаз. Даже издали было понятно, что чудище было огромным, даже сравнить не с чем не водилось ранее на вологодской земле ничего подобного.
Летит, летит Стёпик, облегченно выдохнул Игнатий. Тока я вот што тебе скажу, Мироха: птичкой его не зови, обижается шибко.
Ну так и ты Стёпиком его не называй парню уж двадцать один годок сполнился, не малявка.
Што не малявка это уж точно, усмехнулся коротконогий мутант. Он теперя даже не Степан, а Степанище.
Не смейся над парнем, то не его вина.
Да я и не смеюсь. До смеха ли тута По мне, так не знаю, што краше совсем не жить, али как он
Между тем существо, очень похожее на птеродактиля чего, разумеется, не могли знать «шитые братья», спланировало на вырубку. «Птер» призывно рыкнул, вытянув лебединую шею. У ее основания виднелось нечто вроде упряжи из ремней, на которой висело широкое полотняное основание.
Пустой сегодня, Степушка? подошел к нему Мирон.
Пус-стой, басовито-свистяще ухнул «птеродактиль». И меш-шок, и ж-живот. У реки, вон, мяс-са аж-ж горы. Надо бы мне как-то с-себя побороть, да человечинку начать куш-шать ж-жалко, с-скока добра пропадает попус-сту. И ведь нутро-то прос-сит, а мне вс-сё одно тош-шно.
Были мы у реки, кивнул Мирон. «Дикие» на карателей напали, «галеру» спалили. Тока опосля те, кто не сгорел, дали нашим жару-то. Так друг дружку и покрошили. Ну, мож кто и убег, конечно, но больше сгинуло.
Дурни они, твои «наш-ши», пробасил Стёпик. Теперя С-святая с-стока карателей приш-шлет, ш-што вс-се деревни вокруг пожжет в отмес-стку.
Вот и я то говорю, подошел к «птеру» Игнатий. Ну да дело-то сделано, што уж
«Ш-што уж-ж»? зашипело чудище. Убиратьс-ся нам отс-сюда надобно. Ладно я улечу, коли ш-што, а вы как?
Нас в мешке своем унесешь, аккурат поместимся. Тока это опосля перетрем-перемелем. А теперя, Степан, к Подземному Доктору дуй. Ты вот пустой, а мы с уловом.