Я с тобой посижу?
И она села на кирпичи напротив, хотя я не успел даже кивнуть в знак согласия.
Меня зовут Вера, назвалась она.
Владимир, представился я.
Ты, Вов, на Миколу не обращай внимания. Он всегда орёт, по делу и без дела. В общем, как говориться, «Не дурак, а родом так». Среди людей живёт, а людей не любит.
Всякий родится, да не всякий в люди годится, я с трудом изобразил улыбку.
Во-во, засмеялась Вера.
На вид она выглядела лет на сорок-сорок пять, но я мог и ошибиться, женщины на таких работах старились быстро, это я заметил и на трубоукладке, хотя работа на кирпичном заводе не шла ни в какое сравнение с той; но, с другой стороны, если представить зимний период, то и на трубоукладке работа не мёд.
А вы давно здесь работаете? поинтересовался я.
Да лет пять работаю Только ты мне не выкай. Мы к этому непривычны, с улыбкой сказала она, и лицо её как-то стало моложе.
Одета она была по-рабочему непритязательно: ситцевое платье в цветочек поверх синих спортивных штанов, растянутая вигоневая кофта, грубые кирзовые ботинки; голову покрывала туго повязанная косынка. Весь этот «наряд» завершал клеёнчатый фартук. Примерно также одевались и другие работницы, только вместо ботинок у некоторых на ногах были сапоги или туфли на низком ходу.
Тяжело женщине кирпичи-то таскать, посочувствовал я.
Всем тяжело Здесь заработок хороший, а у меня двое. Одному шесть, другой десять да мать.
А муж?
Объелся груш К другой ушёл Все вы, мужики, ненадёжные. Лучше уж одной.
Алименты платит?
Да ну, слёзы. И то через пень колода Да у него и от той уже двое С чего платить?.. Да Бог с ним
Она чуть помолчала, потом спросила.
Ты-то, видать, не из простых.
Я учитель. Только, если ты имеешь ввиду происхождения, то из самых что ни на есть простых. Отец несколько лет как умер, а мать снова вышла замуж, приоткрылся я.
Учитель, а чего ж на заводе?
Да я только до лета, подработаю чуть и уйду
На этом наш разговор и закончился.
До вечера я доработал с трудом и к концу смены ничего не соображал, тупо толкал вагонетки, упираясь в землю ватными ногами. Микола уже не орал, только довольно посмеивался, видя мои жалкие потуги в борьбе с гружёной вагонеткой.
Я добрался до своей кровати и завалился, как был, в одежде. Только сбросил туфли и снял рабочий халат, который мне выдали для работы. Уснул я сразу и с трудом разлепил глаза, когда меня стал трясти за плечо Сабан.
Иди есть и пить чай. Потом спать пойдёшь, приказал Сабан.
Не хочу, завтра поем, стал отказываться я, но Сабан не отстал, и я притащил своё непослушное тело к столу, вынув из тумбочки ливерную колбасу, хлеб и сахар, купленные после того, как заселился в общежитие.
На столе стоял чайник с кипятком, на газете лежал нарезанный хлеб и колбаса,
только это была не ливерная, а самая настоящая варёная колбаса. Однако темно красный, почти бурый цвет её заставил вспомнить Алекпера, который угощал картошкой с мясом, нечастым в меню нашего детства, и организм одного нашего товарища не выдержал необычного для русского продукта, и он, зажав рот, опрометью выскочил на улицу.
Конская? спросил я Самана, показывая на колбасу.
Конская. Это я у своих беру. А что?
Да нет, нормально. Просто вспомнил детство.
И я рассказал эту историю Саману, на что он пожал плечами и сказал:
Не знаю, мясо как мясо. Да уж лучше свиньи, которая жрёт что попало.
А где Микола? спросил я.
К своей бабе пошел, равнодушно ответил Сабан.
Следующий день я проспал до полудня, благо, что по графику попадал в ночную смену. Спал я так, что не слышал, как встал и ушел на работу Сабан, а потом куда-то Микола, который тоже выходил на работу в ночь.
Тело ломило, и все мышцы болели, будто меня весь день трепали как зерно на обмолоте цепами.
Но теперь мне трудно далась разве что первая вагонетка. А дальше пошло живее, и в конце смены я уже не ощущал вчерашнего состояния, когда мне казалось, что это предел всех моих сил и хотелось лечь и умереть.
Микола всё ещё пытался куражиться надо мной, но, я молча принимал кирпич и упрямо толкал вагонетку на разгрузку, и он, видя, что я упрям и не ломаюсь, как-то потерял ко мне интерес, а после перерыва отправил Веру назад на приемку и исчез из поля моего зрения. Мужики, в отличии от женщин, занимались управлением машинами и механизмами, а также их починкой, а другие укладывали рельсовые пути
Я втянулся и работал так же, как остальные. Я слился со всеми, и меня перестали замечать
Заканчивался месяц моей работы на заводе, когда у общежития появился Толя. Не знаю, как он меня нашел, может быть случайно увидел в городе. Да и про кирпичный завод мы как-то упоминали, когда разговор зашёл о заработках, мол, там хорошие деньги платят.
Кто-то заглянул в комнату и спросил: «У вас в комнате живет новенький, Володька? Его ищет какой-то пьяный мужик. Толиком назвался».
Это уже была какая-то собачья преданность дружбе, которой не существовало и которую он выдумал. Я, позволив хвостом увязаться за мной, когда решил снять квартиру, сделал глупость, о чём потом пожалел. Он пытался всё время мне услужить и даже раболепствовал, что меня не только угнетало, но и вызывало раздражение и стойкую неприязнь. Толя был из тех, кому нужен кто-то, с кем он хотел бы отождествлять себя, с тем, кто привлекателен для него какими-то качествами, которыми не обладал сам. Это свойственно людям, мало что из себя представляющим, но с апломбом. Они создают кумира, готовы следовать за ним и служить ему, но это бессознательно эгоистическое стремление, потому что они хотят ощущать свою значимость от близкого общения с ним.