Не любите Корякина, Степан Захарыч? усмехнулся я.
Деревня. Самый зловредный элемент. Всегда всё под себя гребут, и всегда им мало. Для коллектива люди бесполезные, потому что каждый за себя.
Так при Сталине они так обнищали, что сапог купить не могли, в лаптях ходили. Он же их гнобил по чем зря. Им, бедным, даже паспорта не выдавали.
Вот за это и гнобил, угрюмо буркнул Степан. Хотя сволочью был тоже порядочной.
Степан попытался вновь уткнуться в книгу, и я видел, что его самого смутило противоречие этой незамысловатой философии. С одной стороны, он, вроде как, солидарен с товарищем Сталиным в оценке крестьянства, но с другой, Сталина не приемлет.
Степан Захарыч, может, посидим чуть, да по рюмочке, предложил я, вытаскивая из спортивной сумки, с которой обычно ходил, бутылку белоголовки, колбасу, купленную в коопторге, и хлеб.
Степан отложил книгу, загнув уголок листа, сел на кровати, изучил меня тяжелым взглядом и сказал:
Ну, что ж, можно.
Мы сели за стол. Я нарезали колбасу и хлеб, налил по чуть в гранёные стаканы, которые служили нам и для чая, и мы, чокнувшись, выпили.
Я видел, вы Брет Гарта читаете? поинтересовался я, прожевав кусок хлеба с колбасой. Нравится?
Сильный писатель. Схож с Джеком Лондоном. Тот тоже про золотоискателей и бродяг писал Сам-то ты читал?
Читал. Мне нравится и тот, и другой, согласился я. Считается, что Джек Лондон больше реалист, а Брет Гарт романтик. Но оба изображали людей вольнолюбивых и бескорыстных.
А я что говорю? подхватил Степан. Нет у них жлобства. Просто жизнь их беспросветная Ведь это надо. Жили, казалось бы, закоренелые преступники, то есть самые отпетые, и среди них оказалась одна женщина,
тоже порочная, тоже в грехах. Родила, не известно от кого, ребёнка, мальчика, и умерла. В книге и написано: «Смерть считалась здесь делом обычным, а вот рождение было в новинку». И весь стан этих людей усыновил ребёнка И народ начал меняться. Хижину, где жил ребёнок, почистили, побелили, повесили занавески, сами стали чище одеваться, мыться, перестали ругаться матом и даже возле хижины ребёнка старались говорить шёпотом.
Вот только конец хреновый: ребёнок утонул, мрачно заключил Степан. И что теперь с ними со всеми будет, неизвестно.
Человеку нужна вера, стимул, рассказ ведь кончается словами про то, что взрослый и сильный человек, пытаясь спасти ребёнка, хватался за его хрупкое тело, как утопающий за соломинку
Это Кентукки. Его, всего побитого, нашли с ребёнком далеко от места их жилища Когда он узнал, что ребёнок мёртв, тоже умер со словами, что теперь ему будет счастье. Ребёнок-то принёс им всем счастье.
А спасение ребёнка было для него самого спасением от беспросветной жизни, в которой они все существовали подтвердил я. Вот мы говорили про деревню, а вернее, про колхоз, где жизнь тоже была беспросветной. При Хрущеве всё же им полегче стало: снизили налоги, и деньги какие-никакие за трудодни платить стали.
Да? зло сощурил глаза Степан. Не знаю, как там стало у колхозников, зато хорошо знаю, как было у рабочих.
А как было? осторожно спросил я Степана, вызывая на откровенность.
Ты про Новочеркасское дело слышал?
Слухи ходили. Говорили, рабочее восстание было, а для усмирения понадобились войска. Но в газетах об этом ничего не сообщали. И говорили об этом шёпотом.
Кто ж про такое в газетах писать будет? усмехнулся Степан. А я сам в этой заварухе потерпевший, так что всё на моих глазах происходило Ты, я заметил, парень не трепливый, с тобой можно говорить. Так вот, я расскажу, а ты слушай и на ус мотай.
Я видел, что ему нужно было излить душу, и он, носивший долгое время в себе эту ношу, хотел выговориться, почувствовав во мне человека, которому можно довериться, а я с не меньшим желанием и с большим любопытством хотел услышать его историю.
Степан налил водки себе и мне, мы выпили, закусили той же колбасой с ржаным хлебом, и зло сказал:
Хрущ, собака, со своей кукурузой да целиной страну до ручки довёл
Он смачно выругался, глаза его сузились и желваки заходили по скулам.
Я работал на электровагонном заводе. Завод большой, двенадцать тыщ рабочих, представляешь?.. До поры, до времени всё шло нормально. Зарплата не то чтобы большая, но прожить было можно. У меня жена, тоже на заводе работала, нормировщицей, и сынишка шестнадцати лет. В десятый класс ходил, хотел после школы в машиностроительный техникум поступать. Учился средне, но парень был золотой.
Был? вырвалось у меня.
Ты слушай, недовольно сказал Степан. Был. Всё было.
Он чуть помолчал и продолжал:
До Хруща цены хоть помалу, но снижались, а тут что ни год, то всё дорожает и дорожает, а в шестьдесят втором мясо, колбаса и масло подорожало сразу на треть. Ну, ладно, может, пояса потуже затянули, да и смирились бы, но наше начальство ко всему этому вдруг снижает норму выработки, и тоже на треть И попробуй проживи на этих деньги! Так ведь ещё и в магазинах пусто, а как что-то появляется, очереди на полкилометра. За картошкой с ночи становились. А рабочему человеку без мяса как? А детям без молока, да масла? Ну, ладно, зло брало, проклинали «кукурузника» на чём свет стоит, но что делать, против власти не попрёшь. Как говорится, «с сильным не борись, с властью не судись». С другой стороны, из ста рублей зарплаты, за квартиру отдай двадцать, а то и двадцать пять рваных. И опять же, управленцы живут в сталинках, а рабочие в бараках. И надежды никакой, потому что в городе вообще жилых домов не строили.