Валерка Покровский позвал меня после экзаменов отметить переход на следующий курс, и я согласился, хотя особого желания веселиться я не испытывал. Но и дома толкаться лишний раз не хотел. За матерью серьезно ухаживал приятель отца еще с довоенных лет, КП, Константин Петрович, то ли зампреда горисполкома, то ли зам секретаря райкома, в общем, что-то вроде этого. Человек КП был хороший, и я ничего не имел против того, чтобы они с матерью поженились, тем более что отец неоднократно говорил матери еще задолго до смерти, чтобы она выходила замуж, если попадется хороший человек, а как-то сказал: «Вот если бы ты вышла за КП». Умом я все принимал, но сердцу не прикажешь: в него закралась ревность, которая разрушала мой покой, сопротивляясь тому закономерному, что вместо отца его постель будет делить с матерью другой человек.
У Лерана собралась вся старая компания: Валерка Покровский, Вовка Забелин, Алик Есаков, Олег Гончаров, с которым я познакомился позже, чем с остальными, и девчонки: Маша, Мила Корнеева.
К Маше отношение не изменилось и все, что с ней случилось, приняли, как досадное недоразумение, о котором нужно забыть. Что случилось, то случилось. Более того, я заметил, что ее как-то особо опекает Алик Есаков. Он все время оказывался рядом, предупреждал каждый ее шаг и смотрел на нее как-то по-особенному тепло. Юрку тоже не винили и сочувствовали ему, считая, что, исключив из комсомола, обошлись с ним слишком жестко. Не согласилась с этим только Мила. Она во всём винила Юрку. Это, мол, он предал их с Машей любовь и разрушил настоящие чувства
Для того чтобы не мешал стол и не занимал лишнее место, вино и закуску поставили на крышку кабинетного рояля, подстелив газеты, а мы сидели на диване, креслах и стульях. Пили дешевое вино и, как всегда, говорили о чём придётся, то есть обо всем и ни о чем.
Витька Широков сел на два года, сообщил новость Вовка Забелин.
Это у которого папина «Победа»? уточнила Маша.
Тот самый, подтвердил Вовка.
А за что его?
Пьяный на переходе сбил женщину с ребенком.
Насмерть? испугалась Мила.
Если б насмерть, укатали бы лет на десять. Живы. У женщины перелом бедра и сотрясение мозга, у ребенка легкие ушибы Мать виновата: все «Витечка, Витечка», а отец вообще рукой на него махнул.
Так у него, вроде, мать умерла, вспомнила Маша.
Мать умерла. Так не успели похоронить, отец уже другую какую-то в дом привел, усмехнулся Вовка. А мачеха оказалась бабой хитрой и изворотливой, быстро прибрала к рукам все, что есть у не бедного Витькиного папаши, а тот сам уже на ладан дышит Говорят, Витька пишет жалостливые и смиренные письма, причем не отцу, а мачехе, от которой теперь зависит
И как же он теперь? в голосе Милы чувствовалась жалость к незадачливому Витьке.
А никак. Если отец умрет, пока он в тюрьме сидит, мачехе все достанется, и Витька, придурок, останется ни с чем ни жилья, ни машины, жестко сказал, как пригвоздил Вовка.
Докатался, подвел итог Валерка Покровский.
Повисла пауза, словно все переваривали трагедию разрушенной семьи бывшего авиаконструктора.
Чуваки! У меня новые стихи, прервал короткое молчание Алик Есаков.
Читай! потребовала компания.
Алик читал, не сводя глаз с Маши, и все понимали, кому предназначены стихи. Дальше было что-то про «букет завядший», про «морозом опаленные цветы», и заканчивался стих словами «Рыдая, в грязь летит цветок опавший» Почему «рыдая», я не понял, но стихотворение всем понравилось и Алика хвалили.
Олег, попросила Мила, спой что-нибудь.
Олег Гончаров взял гитару, чуть подстроил, побренчав по струнам, и запел:
Потом пели про «Леньку Королева», которого уважали ребята и «присвоили ему званье Короля». Когда началась война, король надел «кепчонку, как корону, набекрень, и пошел на войну». Он погиб, но
Наш праздник закончился, когда день уже уходил вслед за солнцем, хотя в это время лета темнело поздно. Мы растрогались, все были расположены друг к другу и расставались с добрым чувством всепрощения.
Мила Корнеева подошла ко мне.
Володя, ты меня проводишь? в голосе ее слышалась не просьба, а какое-то рабское смирение. Меня это смутило, и в душе шевельнулось что-то вроде жалости к ней. Мне Мила нравилась, но душа моя раздваивалась. С одной стороны, я, может быть, из тупой мужской солидарности с Зыцерем, которого она отвергла, обижался на нее за это, но, с другой стороны, я помнил, как ревность задела острой иголочкой сердце, когда она вышла на свидание к Зыцерю, хотя я сам толкал ее на это.