Еще днем Геральт наведался во встреченный продуктовый склад, где сумел добыть из злющего одичавшего холодильника несколько брикетов хорошо промаринованною куриного шашлыка, пару банок огурчиков-корнишонов и банку настоящих грибов. Ксана тоже проявила хозяйственность: в нише под витриной отыскала объемистый пакет сухарей. Этого двоим с лихвой хватило бы на сутки.
Геральт не ленился и не повалился сразу поверх застеленных одеял, как ожидала Ксана. Вовсе нет. Принялся разводить огонь в мангале, а потом долго воевал с гаражным замком, а как победил - искал шампуры или достойную им замену. Замена подвернулась в виде стальных прутиков, которые Геральт загнул для удобства на манер кочерги.
Это было приятно, неожиданно приятно - делить заботы с сильным и опытным мужчиной. Даже если это не вежливый Ламберт, а угрюмый и покалеченный молчун-Геральт.
За несколько часов курятина оттаяла, утратила каменную твердость. Даже лук кое-где отслоился. Пряный и чуть-чуть терпкий запах поплыл, щекоча ноздри и вселяя голодный азарт.
Получилось вкусно, вкусно до умопомрачения, а когда Геральт принес из дома примеченную бутылку сливяницы, стало и вовсе замечательно, а Ксана неожиданно подумала, что, угодив в рабство, вдруг обрела свободу.
Непонятно - сливяница ли развязала Геральту язык или еще что, но очередной вопрос Ксаны не остался без ответа.
Куда мы идем, Геральт? И зачем?
Ведьмак ответил, хотя и не сразу:
В Арзамас-шестнадцать. Место, где готовят ведьмаков. Для всей Евразии.
Тебя тоже там готовили?
Да.
Давно?
Да.
И Ламберта?
И Ламберта. И Койона. И Эскеля. И даже Весемира. Всех.
Тебя там будут лечить?
Геральт чуть склонил голову набок:
Нет. Думаю, что, когда мы дойдем, с рукой уже все будет в порядке. Хотя разработаться будет нелишним - у нас хорошие тренажеры.
А почему вы не считаете себя живыми, Геральт?
Потому что мы мутанты. Любой ведьмак проходит испытание фармацевтикой и клиническим кабинетом. В среднем из десяти испытуемых выживает один. Организм в результате этого испытания полностью перестраивается Такое существо уже трудно назвать живым. Видела мои глаза?
Да. - Ксана зябко поежилась.
Разве это глаза человека?
Ксана не ответила. И действительно - разве это глаза человека?
Тогда у него еще не было имени. Ведьмак, которого знали Зигурд, подобрал полумертвого от истощения пацана на окраине Большого Киева, у подвального окошка старого нежилого дома. На самом юге, где днем вразнобой кричат чайки, а вечерами слышится мерный морской прибой.
Пацан был слаб, но не настолько, чтобы не попытаться стащить пакет с припасами и смыться. Он попытался, и это окончательно убедило Зигурда в необходимости доставить найденыша в Арзамас, хотя тот явно достиг порогового для испытания возраста. Еще бы годик - и нипочем пацану не пережить испытание.
В логове ведьмаков пацан получил нечто вроде имени - двадцать седьмой. На худой его одежонке хмурый и хромой дядька, которого дети всерьез побаивались, вывел белой краской две угловатые цифры. Вместе с двадцатью шестью мальчуганами помоложе двадцать седьмой в течение почти трех месяцев отъедался и отучался прятать еду везде, где только можно. Постепенно появились и двадцать восьмой, и двадцать девятый, и остальные - вплоть до тридцать пятого. А вскоре пришло время испытания.
Выжили целых четверо - пятый, двадцать
первый, двадцать седьмой и тридцать четвертый. Геральт прекрасно помнил первое пробуждение после испытания.
Все тело ломило от боли; казалось, внутри пылает адский антрацитовый костер. Сплошная краснота стояла перед глазами и было больно глаза открыть.
Но он открыл.
Мир показался ему непривычно резким, распадающимся на отдельные, четко локализованные фрагменты. Конечно, тот четырехлетний мальчишка не знал подобных слов. Слова пришли позже, вместе с осознанием, что память отныне хранит все, крепко и надежно, и никаких усилий для этого прилагать не приходится.
Очнулся! - послышался удивленный голос хромого надзирателя. - Пан Весемир, он очнулся, пся крев!
Кто? Двадцать пятый?
Нет, двадцать седьмой!
Двадцать седьмой? Хм Я боялся, что он слишком велик для испытания.
Ха! Видели б вы, как он жрал пилюли! У него, тля, внутри, кроме ентих пилюль, ничего и нету, клянусь.
В поле зрения появилась фигура сухощавого пожилого мужчины, которого доселе претенденты на испытание видели лишь мельком и всегда издалека.
Почти без труда двадцать седьмой сфокусировал на нем взгляд.
Эй, - негромко позвал мужчина. - Ты меня слышишь? Если не можешь говорить - просто моргни пару раз.
Двадцать седьмой послушно моргнул, напрягся и чужим голосом выдавил:
Слышу
Глотку продрало, словно он изверг наружу толченое стекло. Это слабое усилие снова столкнуло двадцать седьмого в беспамятство. На целых двое суток, хотя сам он, естественно, о сроках не имел ни малейшего представления.
Зато новое пробуждение было совсем иным. Боль ушла - остался голод. Лютый неодолимый голод - причем вовсе не такой, к какому он привык бродягой. Тело требовало пищи и энергии - много позже он понял причины всего, что с ним происходило.