Но прикрывающий его напарник совсем молодой парень, только что выпущенный из академии, игнорируя муки рухнувшего на землю командира, во все глаза смотрел, как припаркованная рядом патрульная машина, поставленная на ручной тормоз, словно повинуясь палочке невидимого чародея, сама по себе, вспарывая травяной настил намертво заблокированными колесами, медленно поползла вперед. Натужно заскрипело железо, звонко разорвалось брызнувшее стеклянными каплями лобовое стекло. Кто-то отчаянно закричал. Патовая ситуация во дворе, на глазах у участников с обеих сторон, стремительно превращалась в сюрреалистическую фантасмагорию, не способную подчиниться никаким нормам человеческой логики. Оружие, автомобили и фрагменты амуниции полицейских стягивались к крыльцу лаборатории, словно притягиваемые невидимыми лесками. Через секунду, которая вязко тянулась, словно в замедленной съемке, все было кончено.
Загрузившие в фуру добычу налетчики ушли без единого выстрела.
Аэропорт имени Кеннеди не спал ни днем, ни ночью. Беспокойно гудящий, словно терзаемый духом и окрещенный именем тридцать пятого президента, чьи стремления и мечты изменить страну вмиг перечеркнула чертова пуля, а саму фамилию, казалось, сглазило провидение или просто отвернулся Господь, благословивший Америку, но почему-то поленившийся помазать восходящий на престол клан коренных американцев. Бог, похоже, вообще не жаловал именитых Джонов. Сначала в 64-м, потом в 81-м. Хотя что бы было со страной, останься Кеннеди жив или промахнись Освальд? Если бы Чэпмен не выстрелил несколько раз. Кто знает? Отменили Луну и Вьетнам? Вряд ли. Политика построена на коррупции, лжи и войне, что бы там ни кричали рифмоплеты в предвыборных агитациях или в тщетных хипарских призывах рок-звезд. Ложь. Шанса, о котором так настойчиво просили по всем радиоволнам, миру так никто и не дал, ибо мессию распяли. Нелепо и неожиданно, у порога собственного дома. Как и всегда. Жизнь борьба. Политика война. Люди покупают войну. В докладе Уоррена до сих пор значится, что Кеннеди был задавлен пьяным водителем. Кто это прочитает? Это так же интересно простому обывателю, как сезонная миграция южноафриканской тли, о которой бубнят по Дискавери дождливыми субботними вечерами. Вот почем нынче человеческая жизнь. Так же, как и всегда, цена ей ноль. Президентов не выбирают, ими добровольно становятся, принося свои мечты, жизнь и время на алтарь массе, которой по большому счету на все плевать. Словно все только и затевается лишь для того, чтобы потом зубоскалить и гоготать над ними в Симпсонах или Сауз парке. Интересно, а в США мог бы быть черный президент? Черный. Да за это слово тебя быстрее настрогают в миску бездомной собаки, чем ты успеешь сосчитать до двух. Но теперь же равенство. Времена ниггеров и кукурузных плантаций давно в прошлом, и белый «конгрессмен» белозубо улыбается с разрисованной сленговыми оскорблениями предвыборной листовки, которыми обклеивают сквер. Как далеко мы способны зайти в превозношении слова «демократия»?
Лук нужно?
Нет, парочку оливок.
Красивый.
Извините?
Перстень у вас красивый, зачерпнув из миски с нарезанными черными колечками, продавщица указала на лежащую на прилавке руку. Вы музыкант?
Н-нет, он поспешно убрал руку, оставив на пластиковой подставке двадцатку. Может, даже слишком поспешно. Сувенир. Спасибо.
Черт! Хэнк расплатился с веснушчатой девчонкой за горячий клаб-сэндвич в хрустящем пакете и, переставив колу с подноса, присел за свободный столик под любопытным взглядом продавщицы. Ну что она уставилась? Хэнк беглым взглядом оглядел кафе у прилавка, как назло, никого не было. Лишнее внимание ему сейчас совершенно ни к чему. Возящаяся за прилавком девчонка продолжала поглядывать, сузив глазки. Вспоминает. Небось приняла его за какого-нибудь басиста или барабанщика, потерявшегося или попросту свалившего от своих на гастролях. Из этих новомодных. Или, что еще хуже, за гея. Сувенир. Ну, он и сказанул! В этот момент перед продавщицей вырос здоровенный, необъятный толстяк, заслонив ее, и Хэнк, расслабившись, принялся за еду.
Чудовищный, гигантский Левиафан, состоящий из многочисленных терминалов, залов ожидания, взлетно-посадочных полос, диспетчерских, один за другим тасующих ревущие туши лайнеров с ловкостью вегасовских крупье, залов ожидания, магазинов и кафе, километровых очередей на досмотры и таможню, гудел, пульсируя подобно огромному улью деловито трудящейся американской авиапромышленности. Сам воздух, в котором Габбана мешалась с Тако и едким привкусом керосина, волнами накатывающего из приоткрытых дверей посадочных гейтов, искрил напряжением, нервами, опозданием. Четвертый по загруженности аэропорт мира. Пятьдесят тысяч человек в день. Глупо предполагать, что циклопическое пространство, по сравнению с которым лабиринт Минотавра выглядел бы детской площадкой, можно обойти за несколько часов, инспектируя и обследуя каждый уголок. Кого-то выслеживать, а тем более искать еще глупее. Тем более в одиночку. В аэропорт снарядили команду из десяти человек, но, принимая в расчет размеры сооружения, это было все равно что послать на бейсбольный матч одного разносчика сосисок. Непрекращающийся людской гомон на мгновение перекрыл переливчатый звуковой сигнал, предваряющий объявление: