Приходил Эко. Я отругал его, сказав, что это чистейшее безумие выходить из дому в такой день. С их дома на Эсквилине Форума не было видно, и Эко, услышав, что курию сожгли, решил, что это, должно быть, только слухи. Поднявшись ко мне на крышу, он некоторое время смотрел на то, что осталось от здания сената, и на пирующую толпу. Затем он поспешил домой, к жене и детям.
Даже Бетесда превозмогла страх высоты и ненадолго присоединилась ко мне, чтобы взглянуть, из-за чего весь переполох. Чтобы поддразнить её, я сказал, что это зрелище, наверно, пробудило в ней тоску по родной Александрии, чьи жители славятся привычкой бунтовать по малейшему поводу. Она даже не улыбнулась. Да и мне собственная шутка показалась совсем не смешной.
Борьба с огнём и пир продолжались ещё долго после наступления темноты.
Ближе к вечеру Белбо принёс мне миску горячего супа и снова спустился вниз. Чуть позже Диана присоединилась ко мне со своей миской супа. Вдвоём мы сидели и смотрели, как постепенно темнеет небо. В любое время года сумерки лучшее время дня в Риме. На небе зажглись звёзды. Теперь, когда темнота скрыла обугленное дерево и почерневшие камни, и пожар почти утих, мелькание крошечных огоньков внизу было бы даже уютным, если бы не дым от сгоревшей базилики Порция и сенатских архивов.
Доев суп, Диана отставила миску и поплотнее запахнула наброшенное на плечи одеяло.
- Папа, а как погиб Клодий?
- Думаю, умер от ран. Ты ведь не хочешь, чтобы я опять рассказывал, в каком виде его привезли?
- Нет, я не об этом. Как это вообще случилось?
- Не знаю. И думаю, никто не знает кроме убийц, конечно. Вчера ночью никто не мог мне толком ничего сказать. Клавдия говорит, что была вроде как стычка на Аппиевой дороге поблизости от Бовилл там, где у Клодия вилла. Клодий и его люди и не поладили с Милоном и его людьми, и Клодию не повезло.
- Но почему они стали биться?
- Клодий и Милон были давние враги.
- Почему?
- Почему вообще становятся врагами? Враждуют обычно, если не могут чего-то поделить.
- Женщину?
- Иногда. А иногда мальчика. А иногда отцовскую любовь. Или наследство. Или участок земли. В нашем случае два человека не поделили власть.
- А они не могли договориться, кто кем будет командовать?
- Видимо, нет. Власть, Диана это такая вещь, которую очень трудно поделить. И бывает, что двоим, рвущимся к власти, тесно на земле. Чтобы один продолжал жить, другому приходится умереть. Это то, что мы, римляне, называем политикой. Я улыбнулся, но улыбка вышла совсем не весёлая.
- Ты ведь терпеть не можешь политику, да, папа?
- Хотел бы я так думать.
- Но мне казалось
- Я похож на человека, который кричит, что терпеть не может театра, и при этом не пропускает ни единой пьесы. Он уверяет, что ходит в театр лишь за компанию, но знает назубок всего Теренция.[4]
- Значит, в душе ты любишь политику.
- Нет, не люблю. Но политика - она как воздух, которым мы дышим; а мне совсем не хочется перестать дышать. Можешь назвать это иначе: политика болезнь римлян, и я подвержен ей не меньше других.
- Как это?
- Бывают народы со своими, особенными болезнями. Помнишь, Метон рассказывал о галльском племени, где все рождаются глухими на одно ухо? А мама говорит, что где-то на Ниле есть деревня, где у людей появляется сыпь, как только рядом оказывается кошка. Я сам как-то читал, что в Испании люди страдают от болезни зубов, и единственное исцеление от этой болезни пить собственную мочу.
- Папа! скривилась Диана.
- Недуги бывают не только телесные. Афиняне привержены к искусству; без него они делаются раздражительными и страдают несварением желудка. Александрийцы живут ради торговли - они продали бы дыхание девственницы, если бы сумели закупорить его в сосуд. Про парфян говорят, что они помешаны на чистокровных скакунах, и род идёт войной на род, чтобы отбить племенного жеребца. А недуг римлян политика, и рано или поздно им заражается каждый. В наше время он не минует даже женщин. Болезнь эта подкрадывается исподволь, и лекарства от неё нет. Разные люди болеют по-разному: некоторые переносят её тяжело, некоторые совершенно не замечают. Одного она калечит на всю жизнь, другого убивает, а третий наоборот, делается здоровее
и сильнее.
- Так это хорошо или плохо?
- Это наша жизнь, Диана. Жизнь Рима. А хорошо это для Рима или плохо, полезно или вредно я не знаю. Политика помогла нам покорить мир. Но последнее время я начинаю задумываться: а не она ли нас погубит? Я снова взглянул на Форум, но уже не как Юпитер с горы Ида, а как Плутон на царство мёртвых.
Диана откинулась назад и легла на черепицу, глядя в небо. Голова её покоилась на густых чёрных, как вороново крыло, волосах, как на подушке. В тёмных глазах отражались огоньки звёзд.
- Мне нравится, когда ты разговариваешь со мной так, папа.
- Как «так»?
- Как с Метоном, пока он не ушёл на войну. Она повернулась на бок и, опершись на локоть, взглянула мне в лицо. Думаешь, будет что-то ужасное?
- Думаю, люди Клодия и его близкие считают, что самое ужасное уже произошло.
- Я имею в виду для нас. Нам что-то угрожает?
- Пока я могу что-то сделать, с нами всё будет хорошо. Я коснулся её лица, погладил по волосам.