Так провели, чтобы несчастье бродячее мимо не прошло, в мою дверь заглянуло, да еще придавили налогом. Деньги плати за то, чтобы Кеш забрал себе в голову плотничать а если бы не провели дорогу, он бы плотничать не надумал; чтобы с церквей падал и полгода рукой шевельнуть не мог, а мы с Адди за него отдувались да стругай ты дома сколько влезет, коли так надо.
И с Дарлом тоже. Опять его уговаривают. Я работы не боюсь: и себя кормил, и семью, и крыша над головой была; но ведь работника хотят отнять потому только, что в чужие дела не лезет, что глаза земли полны все время. Я им говорю: сначала он был ничего, а глаза полны земли, так ведь и земля тогда на месте стояла; а вот когда дорога подошла и землю продоль повернула, а глаза все равно полны земли, они и начали мне грозить, что заберут, по закону отнимут работника.
И еще деньги плати за это. Она здоровая и крепкая была, поискать такую, да все эта дорога. Прилегла только, на своей постели отдохнуть, ничего ни от кого не просит.
Захворала, Адди? я спросил.
Не захворала, говорит.
Полежи, отдохни. Я знаю, что не захворала. Устала просто. Полежи, отдохни.
Не захворала, говорит. Я встану.
Лежи себе, я говорю, отдыхай. Устала просто. Завтра встанешь.
И лежала себе, здоровая и крепкая, поискать такую, да все эта дорога.
Я тебя не вызывал, говорю. Будь свидетелем, что я тебя не вызывал.
Не вызывал, говорит Пибоди. Подтверждаю. Где она?
Она прилегла, я говорю. Приустала она, но
Анс, поди отсюда, он сказал. Посиди-ка на веранде.
А теперь деньги плати за это, когда во рту ни одного зуба, а еще поднакопить думал, чтобы зубы вставить, чтобы хлеб Господень жевать по-людски, и она здоровая и крепкая поискать такую до самого последнего дня.
За то плати, что три доллара тебе понадобились. За то плати, что ребятам теперь за ними ехать надо. И прямо вижу, как дождь стеной встает между нами, как прет к нам по этой дороге, словно дурной человек, словно не было на земле другого дома, куда ему пролиться.
Слышал я, как люди проклинали свою долю, и не зря проклинали, потому что грешные были люди. А я не скажу, что наказан, потому что зла не делал и наказывать меня не за что. Я человек не религиозный. Но душа моя покойна; это я знаю. Всякое делал; но не лучше и не хуже тех, что притворяются праведниками, и знаю, Старый Хозяин порадеет обо мне, как о той малой птице, которая падает. А все-таки тяжело, что человек в нужде терпит столько уязвлений от дороги.
Из-за дома выходит Вардаман, перепачкался как свинья, с ног до головы в крови, а рыба там небось топором раскромсана, а то и просто брошена на землю, чтобы собаки сожрали. Да и ждать ли от мальца другого, чем от его взрослых братьев? Подходит молча, глядит на дом и садится на ступеньку.
Ух, говорит, до чего устал.
Поди руки вымой, я говорю.
Адди ли не старалась правильно их воспитать, и больших и маленьких? Этого у ней не отнимешь.
Кишок и кровищи в ней, что в свинье, он говорит. А у меня что-то душа ни к чему не лежит, да еще эта погода давит. Пап, он говорит, мама еще хуже расхворалась?
Поди руки вымой, говорю я. Но и приказываю-то словно без души.
ДАРЛ
Джул, говорю.
Бежит навстречу дорога между двумя парами мульих ушей и утягивается под повозку, лентой мотается на катушку передних колес.
Ты знаешь, что она умирает, Джул?
Чтобы родить тебя, нужны двое, а чтобы умереть один. Вот как кончится мир. Я спросил Дюи Дэлл:
Хочешь ее смерти, чтобы в город попасть, верно? Про что оба знаем, она молчит. Потому молчишь, что если скажешь, хоть про себя, тогда поймешь, что так и есть, верно? Все равно ведь знаешь, что так и есть. Я тебе чуть ли не день назову, когда ты поняла. Почему не скажешь-то, хоть про себя? Молчит. Одно твердит: «Папе хочешь доложить? Убить его хочешь?» А почему не можешь поверить, что так и есть?
Не можешь поверить, что Дюи Дэлл, Дюи Дэлл Бандрен оказалась такой невезучей вот почему, верно?
Солнцу час до горизонта, лежит на тучах, как кровавое яйцо; свет стал медным: глазу зловещий, носу серный, пахнет молнией. Когда Пибоди приедет, ему спустят веревку. В пузо весь пошел от холодных овощей. Станут втаскивать его по тропе на веревке: как воздушный шар в серном воздухе.
Джул, говорю, ты знаешь, что Адди Бандрен умирает? Адди Бандрен умирает?
ПИБОДИ
Подъехал к роднику, слезаю, привязываю упряжку, а солнце скрылось за черной грядой туч, точно за вспухшим горным хребтом, точно угли туда высыпали; и ветра нет. Пилу Кеша я услышал за целую милю. Анс стоит на краю обрыва, над тропинкой. Спрашиваю:
Где конь?
Да Джул-то уехал, отвечает он. А больше никто его не поймает. Пешком придется подниматься.
Сто килограммов весу во мне и подниматься? По этой стене подниматься?
Он стоит под деревом. Жаль, ошибся Господь, давши деревьям корни, а Бандренам ноги. Сделал бы наоборот, и никто бы теперь не тревожился, что наша страна обезлесеет. Или еще чья-нибудь страна.
Ты чего от меня хочешь? я спрашиваю. Чтобы я здесь стоял, и меня в другой округ сдуло, когда эта туча разверзнется?