Мое дело принять сводку, говорит. У меня не подпольная биржевая контора.
Смотри ты, какой умник, говорю. Я тут плачу столько денег, а у него и сообщить мне нет, видите ли, времени. Или, может, ваша чертова компания в одной шайке с этими проклятыми нью-йоркскими акулами?
Молчит. Делает вид, будто занят.
Много на себя берете, говорю. Избаловались вы легких хлебах, как бы вы их не лишились.
А чего ты горячишься? Док мне у тебя и сейчас еще три пункта в запасе.
Да, говорю. Это если б я продавал. А я пока вроде не говорил, что продаю. Так, значит, вас, ребята, всех обчистили?
Меня дважды, говорит Док, и отключился.
Что же, говорит Ай. О. Сноупс. Так и положено. Не все ж мне их уделывать, надо, чтоб иногда и они меня.
Ушел я, а они остались продавать покупать меж собой по пять центов за пункт. Я подозвал Нигера, послал за моей машиной, сам стою на углу, жду. Эрл там обязательно торчит в дверях, одним глазом на часы, а другим меня высматривает, и если я его не вижу, то лишь потому, что отсюда дверей не видно. Часов примерно через сто подъехал тот нигер в машине.
Ты где околачивался? говорю. Перед черномазыми шлюхами ездил покрасоваться?
Я никак быстрей не мог, говорит. Там все фургонами забито, пришлось в объезд площади.
Я еще не встречал такого черномазого, у которого бы не было припасено железной отговорки на все случаи жизни. Но ты только дай ему машину, обязательно форсить покатит перед бабами. Я сел, взял в объезд. На той стороне мельком Эрла в дверях заметил.
Дома я прошел прямо на кухню и велел Дилси поскорей накрывать на стол.
Квентины еще нету, отвечает.
Ну и что? говорю. Скоро ты мне еще скажешь, что Ластера придется подождать. Квентине известно, в котором часу здесь обед. Поторапливайся.
Матушка была у себя в комнате. Я дал ей то письмо. Распечатала, вынула чек и сидит, держит его в руке. Я пошел, взял в углу совок, подаю ей спичку.
Давайте, говорю, кончайте. А то сейчас плакать начнете.
Взяла спичку, но не зажигает. Сидит, смотрит на чек. Так я и знал.
Я с великой неохотой это делаю, говорит. Добавлять к твоему бремени еще и содержание Квентины
Как-нибудь проживем, говорю. Ну давайте же. Кончайте.
Сидит, как сидела, и держит чек в руке.
Этот чек на другой банк, говорит. Прежние были на индианаполисский.
Да, говорю. Женщинам это тоже разрешается.
Что разрешается? спрашивает.
Держать деньги в двух разных
банках.
А, говорит. Еще поглядела на чек. Я рада, что она так что у нее столько Господь не допустит, чтобы я поступала неправильно, говорит.
Давайте же, говорю. Кончайте забаву.
Забаву? говорит. Каково мне думать
А я думал, вы для забавы каждый месяц жжете двести долларов, говорю. Ну, давайте же. Хотите, я вам зажгу спичку.
Я бы сумела переломить себя и принимать их, говорит. Ради детей моих. Я лишена гордыни.
Вы же навсегда бы покой потеряли, говорю. Сами знаете. Один раз решили, так и оставайтесь при своем решении. Проживем как-нибудь.
Воля твоя, говорит. Но временами я начинаю опасаться, что, поступая так, лишаю вас средств, принадлежащих вам по праву. Возможно, я буду за это покарана. Если ты желаешь, я подавлю в себе гордость и стану принимать их.
Какой смысл начинать сейчас, после того как вы пятнадцать лет их жгли? говорю. Если вы и дальше будете уничтожать их, то вы не потеряли ничего. Но если начнете принимать эти чеки, то вы потеряли пятьдесят тысяч долларов. До сих пор мы вроде жили как-то, говорю. Вы пока еще не в богадельне.
Да-да, говорит. Мы, Бэскомы, не принимаем ничьей милостыни. А от падшей женщины и подавно.
Чиркнула спичкой, зажгла чек, бросила в совок, следом бросила конверт и смотрит, как горит.
Тебе не понять этого, говорит. И слава богу, тебе не дано испытать материнских терзаний.
На свете есть сколько угодно женщин таких же, как она, говорю.
Но они не дочери мои, говорит. Я не ради себя, говорит. Я бы с радостью приняла ее в дом, со всеми ее грехами, ибо она моя плоть и кровь. Я ради Квентины.
Ну, тут я мог бы ответить, что уж Квентину этим черта с два вгонишь в краску, но как я всегда говорю: многого я не хочу, но хочу хоть спокойно есть и спать, без бабьих ссор и плача в доме.
И ради тебя, говорит. Я ведь знаю, как она оскорбляет твои чувства.
По мне, пусть возвращается хоть завтра, говорю.
Нет уж, говорит. Это мой долг перед памятью покойного отца твоего.
Да ведь он вас уговаривал все время, он хотел, чтобы она домой вернулась, когда Герберт ее выгнал, говорю.
Тебе не понять, говорит. Я знаю, ты вовсе не хочешь усугубить мои огорчения. Но кому и страдать за детей, как не матери, говорит. И я приемлю свой тяжелый крест.
Думается, вы еще и сами от себя центнер-другой тяжести накидываете, говорю. Бумага догорела. Я отнес совок к камину, сунул за решетку. Жалко все же полноценные деньги зря жечь, говорю.
Да не доживу я до дня, когда дети мои примут эту мзду греха, говорит. Да увижу я прежде тебя неживого в гробу.
Будь по-вашему, говорю. Так скоро мы сядем обедать? говорю. Мне обратно надо ехать. Сегодня у нас денек жаркий. Встала с постели. Я уже сказал ей раз, говорю. Но она ждет, что ли, Квентину, или Ластера, или еще кого. Погодите, я сам позову.