Ну, с
Богом, Федор Иванович, сказал Калугин и перекрестил меня.
Разъезд оторвался от сотни. И мы завидовали всем, кто остался с полком на биваке, так как мы теперь оказались предоставлены самим себе и случаю. Страха уже не было нервы словно заморозились. Непроглядная темнота ночи. Вся природа погружена в сон. Казаки молча, сосредоточенно следуют за своим офицером.
Куда, ваше благородие? тихо спрашивает младший урядник Яков Квасников, мой воспитанник по учебной команде. Молча рукою указываю вправо, и дозоры сразу же «хлюпнули» в водяную поляну. Стая диких уток с шумом и кряканьем вспорхнула вверх, вспугнув казачьих лошадей, и одновременно с этим, справа от нас, со склонов Большого Арарата раздался залп, сверкнув в ночи огнем ружей. Разъезд обнаружен. Ну, думаю, сейчас начнется. Делаю знак рукой:
Вперед, вперед! Только вперед! Отступления все равно не будет! Пусть половина, пусть четверть нас доберется до главной цели, но добраться надо.
Мертвая тишина похоронила этот залп, и час, другой, третий двигаемся мы скорым шагом своих коней по тине, по болоту, по зарослям куги и камыша, спугивая новые стаи диких уток, не встречая ни своих, ни турок.
Ваше благородие, село! докладывает головной дозор.
Занять! сурово шепчу ему.
Село занято. В нем ни души. В сараях стоят привязанные ишаки. Во дворе гуляет десяток белых гусей. В каменных норах жилищ в тандырах еще не погасли кизяки. Ясно, что село только что покинуто, и покинуто в спешном порядке. Значит, наши близко. Уже пять часов утра, через час светает. Кругом полная неизвестность. Село величиной с маленький казачий двор. Заняв окраины дворов, все залегли с винтовками в руках. Лежу в бурке, бинокль на груди, всматриваюсь в ночную темноту
Чувство сопротивляемости до конца было так сильно, что думать о том, чтобы повернуть назад, не дойдя до цели, совершенно не приходило в наши головы.
Ваше благородие! Конница!
Вскочил и вижу через бинокль: со стороны гор на наше село идут до 30 всадников.
Никак не могу определить свои это или турки. Посылаю четырех конных.
Идите крупной рысью и смело. Если за вами «нажмут» летите к селу. А здесь мы их возьмем в оборот.
Казаки двинулись. Но чем ближе они к неведомым всадникам, тем явнее аллюр их замедлялся, и наконец все четверо остановились. «Противник» остановился тоже.
Обе стороны стоят на ружейный выстрел и не стреляют, а словно изучают друг друга. Наконец от них выехало также четыре всадника. Обе стороны шагом, осторожно идут на соединение. Сошлись. Прошла минута, и один наш казак легким наметом скачет к нам.
Ну, что? кричу ему нетерпеливо.
Да то разъезд нашего 3-го Кавказского полка, ваше благородие, с широкой улыбкой на лице отвечает казак Сорокин. Они идут на разведку Баязета. Их целый взвод с урядником Малыхиным. А там, в горах, и показал рукой на северо-запад, стоит наша 2-я пластунская бригада генерала Гулыги.
По ко-ня-ам! радостно командую. А где же Баязет? спрашиваю Сорокина.
А во-он позади нас, отвечает старый казак присяги 1911 года. Оказывается, мы давно прошли полосу Баязета, он был позади нас верстах в 1012.
А до села Агнот, где стояли наши пластуны, было 57 верст.
Генералы Абациев и Гулыга. Среди своих пластунов
Ваше превосходительство, от Макинского отряда хорунжий Елисеев с секретным пакетом прибыл, рапортую ему.
Генерал важно и нехотя посмотрел на меня, а какой-то полковник принял пакет, быстро вскрыл его и стал читать про себя. Зато генерал Гулыга, не считаясь с присутствием старшего и его непосредственного боевого начальника, подскочил ко мне и заключил в свои радостные объятия:
Ваше превосходительство! Да ведь это же наш родной кавказец! почти закричал он Абациеву. Как же вы, хорунжий? Где же наш славный первый полк? Говорите, говорите! забросал он меня вопросами, а сам все суетился, хлопал руками о полы черкески и ни секунды не стоял на месте. Ведь только пять месяцев тому назад мы расстались с ним на Кубани после майских лаге-рей. Поэтому и моя радость была понятна: встретить в далекой Турции его, нашу кубанскую знаменитость!
Абациев
молча выслушал мой доклад о Макинском отряде и произнес:
Хорошо отдохните хорунжий мы приготовим ответ. Но Гулыга меня не отпускал. Он словно ртуть. Расспрашивает, рассказывает. И совершенно не стеснялся Абациева. Летами они были, казалось, сверстниками, лет по 60 каждому, но Гулыга офицер Генерального штаба, тогда как у Абациева висел золотой «солдатский» Георгиевский крест 2-й степени. Они показались мне людьми старыми, к которым надо иметь почтительный респект.
Мы вышли из комнаты вслед за генералами. Абациев пошел к себе, а Гулыга остался, окруженный пластунами, словно роем своих детей, при очень своеобразной воинской дисциплине. При мне молодой хорунжий в золотых погонах явился к нему за получением боевой задачи. Гулыга весело показал ему на кряж, который только что миновал мой разъезд, и сказал:
Сбросьте этих несчастных турок и займите их позицию! и, обняв его и поцеловав, добавил: Ну, с Богом, дорогой.
И хорунжий, вне себя от радости, от ласки родного кубанского отца-генерала, нисколько не сомневаясь в своем успехе, молодецки повернулся кругом, чисто по-юнкерски, и быстро и легко побежал к своему взводу храбрых пластунов.