На бегу я с интересом соображал, что сегодня, оказывается, тоже первое июня и тоже суббота, все, как и в 2024-м, когда я отправился купаться. Только сейчас не двадцать четвертый, а восемьдесят пятый год прошлого века. Минус тридцать девять лет. Ну, ничего себе, искупаться, понимаешь-ли, сходил!
И вот она наконец передо мной: обычная деревянная дверь, выкрашенная светло-коричневой краской, с прибитыми сверху металлическими цифрами 5 и 9, а справа, на расстоянии вытянутой руки дверной звонок с большой прямоугольной светло-желтой кнопкой.
Я пошарил по карманам ключа нигде не было. Сделав пару глубоких вдохов, я поднял тощую детскую ручку и осторожно постучал костяшками в дверь. Изнутри послышались легкие мамины шаги. Такие ни с чем не спутаешь.
И вот уже отворяется дверь и из-за нее выглядывает улыбающееся, до боли знакомое и родное лицо. Я замираю и осматриваю маму с головы до ног. На ней поверх легкого летнего платья накинут передник, а в мокрых руках она держит не до конца очищенную картофелину.
Нагулялся уже? как ни в чем не бывало спросила она и вернулась на кухню.
Я сделал несколько глубоких вдохов, взял себя в руки и, прикрыв за собой дверь, вошел в прихожую.
Мам, а есть что поесть? непроизвольно вырвалось у меня.
Я даже немного оторопел. Именно эта фраза чаще всего вылетала у меня, когда я возвращался голодным домой.
Картошку скоро пожарю. И суп будет
С кругляшками? вновь на автомате выпалил я.
С кругляшками, улыбнувшись ответила мама.
Это был мой самый любимый суп. Вообще-то более правильно было его называть супом со звездочками, но «кругляшки» мне как-то больше нравились.
Ура! радостно крикнул я, что есть сил пытаясь удержаться в детском амплуа и не вызвать подозрений своим поведением.
Скинув кеды, я прошел на кухню и уселся на табурет между стеной и столом-тумбой, который одновременно был и обеденным.
Я внимательно оглядел нашу кухню. Напротив меня горела синим фитилем газовая колонка. Под ней расположился еще один стол-тумба, только поменьше. На нем обычно мама еду готовила. Слева от стола впритык стояла газовая плита, на которой закипал чайник и стояли сковородка для картошки и кастрюля для супа. А дальше, в левом углу, расположилась кухонная мойка, где сейчас мама ополаскивала чищенную картошку. Над мойкой была закреплена навесная металлическая полка для сушки посуды.
У другой стены стоял, как я уже сказал, стол. Между ним и внешней стеной стояла табуретка, которую я по праву считал своим местом, поскольку в этот узкий закуток могло втиснуться только мое тщедушное тельце. А с другой стороны стола, напротив мойки удобно устроился низенький, по сравнению с сегодняшними великанами, белый холодильник «Минск-10».
А еще на столе стояло радио. Включалось оно в радиорозетку, вмонтированную в стену прямо здесь же над столом, рядом с обычной электророзеткой на 220 Вольт. Радио всегда было приглушено и что-то еле слышно вещало. То из динамика раздавался четкий голос диктора, то какая-нибудь знакомая песня, а по будням в семь часов всегда звучала «Пионерская зорька», которая неизменно начиналась с таких знакомых фраз: «Здравствуйте, ребята! Слушайте Пионерскую зорьку!»
Мама вдруг повернулась от раковины, вытерла руки, заглянула в хлебницу и недовольно цокнула языком, покачав при этом головой.
Егор, сбегай-ка ты лучше за хлебом. Купи полбуханки черного и батон. Мама сходила за кошельком и достала две монетки: двадцать и одну копейку. Полбуханки за восемь и батон за тринадцать.
И тут мне почему-то вспомнилась песня группы «Чайф»: «Бутылка кефира, полбатона» До ее выхода в свет оставалось еще долгих восемь лет, а я, получается, ее уже знаю. И так мне вдруг захотелось вот этого самого советского кефира из бутылки с зеленой крышкой вприкуску со все еще теплым после хлебозавода батоном, что аж зубы свело.
Мам, а на кефир дай денег. Я постарался изобразить максимально жалобный взгляд. А то что-то я давно его не пил, аж соскучился.
Как это давно не пил? Мама удивленно на меня посмотрела. Потом для верности заглянула в холодильник. Сегодня же с утра целую кружку выпил. Еще три ложки песка туда насыпал. Так ведь и попа слипнется. Усмехнувшись, пожурила меня она. Ладно, тогда еще и кефир. И она достала еще тридцать копеек. Ой, чуть не забыла. Еще масла сливочного «Крестьянского» грамм двести на развес. Оно три пятьдесят за кило стоит. Мама забрала мелочь, достала
из кошелька желтенький бумажный рубль и, подумав, положила еще сверху двадцать копеек. Сдачу принесешь! Строго добавила она.
Заглянув под раковину, куда мы складывали все пустые, но еще неподготовленные к сдаче бутылки, мама сказала:
Вот заодно и бутылку из-под твоего утреннего кефира сдай. Пятнадцать копеек все-таки! Надеюсь, что ящики свободные под пустые бутылки в магазине еще остались. Иначе не примут. Ну, если что, обратно принесешь. Только помой ее сначала.
Я с готовностью выбрался из своего угла, достал из-под мойки бутылку и потянулся к ручке включения колонки.
Куда переполошилась мама. Я сама! Включай воду.
Мама всегда переживала, что я что-то не так сделаю и колонка сломается или, не дай бог, взорвется. В случае поломки приходилось, порой, неделями ждать, пока работники Горгаза заменят горелку или еще какую-нибудь важную деталь. И все это время, чтобы умыться, помыться или вымыть посуду, мы вынужденно кипятили воду в кастрюлях.