Их разговор прервал Ганс Келлер, 40-летний бармен, с густыми усами, который принёс новый кофейник:
Фрау Шварц, генерал, ещё кофе?
Она кивнула:
Спасибо, Ганс. Кофе прекрасен.
Разговор возобновился, Мария сменила тактику, её голос стал мягче, словно она вспоминала прошлое, чтобы вернуть доверие:
Эрих, помнишь приём у Круппа полгода назад? Ты рассказывал о своих учителях, о старой Пруссии, о чести и долге. Тогда ты говорил, что долг это не только приказы, но и совесть. Берлин так изменился с тех пор. Неужели все в армии верят, что этот новый путь единственный?
Манштейн откинулся на спинку стула, его пальцы постукивали по столу, а голос был задумчивым, но осторожным:
Пруссия научила меня дисциплине, Хельга. Она в моем сердце навечно. Но рейх задаёт новый ритм, и мы следуем ему.
Может, ты прав, Эрих. Но я вижу, как ты думаешь о Германии. Расскажи лучше о своих манёврах. Я слышала, ты готовишь что-то грандиозное.
Манштейн внутренне напрягся:
Манёвры это подготовка, Хельга. Германия должна быть готова. Но детали об этом пока не могу рассказать.
Мария решила, что она сегодня чересчур настойчива, и надо сбавить обороты, она сказала:
Эрих, в кафе уютно, но снег за окном так манит. Прогуляемся? Берлин в январе это ведь чудо, правда?
Майнштейн кивнул:
Хельга, ты права. Надо пройтись.
Они вышли из кафе, и холодный воздух ударил в лицо, заставляя Марию плотнее запахнуть шерстяное пальто. Она взяла Манштейна под руку, создавая видимость светской прогулки, её голос был мягким:
Эрих, этот снег он как из детства. Помнишь свои снежные крепости? Каким ты был мальчишкой?
Майнштейн вдохнул воздух, его взгляд скользнул по заснеженной улице, голос стал тише, с лёгкой ностальгией:
Мальчишкой? Бегал по полям, когда был у деда в имении, строил крепости, воображал себя Фридрихом Великим. Пруссия была другой. Тишина, леса, порядок.
Мария сказала:
А я помню реку. Зимой она замерзала и была как плоское зеркало. Мы с подружками катались на льду до темноты, пока матери не звали нас домой. Иногда я скучаю по той простоте, что была в детстве. А ты, Эрих? Скучаешь по тому времени?
Манштейн задумался, он остановился, его пальцы сжали трость:
То время Оно навсегда в сердце, Хельга. Но мир меняется. Берлин в то время был другим, Германия тоже. Но мы должны идти вперед.
Их прервала пожилая женщина, лет 70, в тёмном пальто и шляпке, украшенной потрёпанной брошью. Её голос был хрипловатым и добродушным:
Простите, фрау, герр, не подскажете, где тут Фридрихштрассе? Я совсем заблудилась.
Мария улыбнулась:
Прямо по Унтер-ден-Линден, фрау, потом направо. Будьте осторожны, там скользко.
Женщина кивнула:
Спасибо, милая. А вы хорошая пара. Берегите друг друга, Берлин нынче неспокойный.
Манштейн ответил:
Спасибо, фрау. Мы просто гуляем.
Они тоже свернули на Фридрихштрассе, где огни магазинов тонули в начинающейся метели.
Эрих, она права. Берлин неспокойный. Но с тобой я чувствую себя защищённой.
Манштейн коротко засмеялся:
Защищённой? Хельга, ты умеешь говорить комплименты.
Мария улыбнулась:
Нам надо
почаще встречаться и гулять. Кофе, снег, неспешная прогулка. Такие дни всегда запоминаются.
Глава 3
Москва в середине января 1936 года была закована в мороз, температура опустилась до 10°C, и снег, падающий крупными хлопьями, покрывал Красную площадь и кремлёвские стены белым покрывалом. Башни Кремля, увенчанные рубиновыми звёздами, едва виднелись в метели, а их контуры растворялись в сером сумраке.
Кабинет Сергея в Кремле, был тёплым убежищем от зимней стужи. Тяжёлые красные шторы закрывали окна, отрезая комнату от метели, а свет лампы с зелёным абажуром падал на массивный стол, заваленный папками, картами и телеграммами. Запах табака, смешанный с ароматом кофе, наполнял воздух, а потрескивание дров в камине создавало обманчивую уютность. Сергей курил трубку, его пальцы сжимали её чуть сильнее, чем нужно, выдавая внутреннее напряжение. Он уже давно хотел заменить Ворошилова на посту наркома обороны и сегодня этот день пришел.
Напротив, него стоял Борис Михайлович Шапошников, начальник Генерального штаба РККА. Его худощавое лицо с глубокими морщинами и внимательными глазами было спокойным, но пальцы, сжимавшие папку с отчётами, выдавали лёгкую нервозность. Его тёмный мундир с золотыми пуговицами сидел на нем безупречно. Рядом, у карты Европы и Дальнего Востока, стоял Климент Ефремович Ворошилов, бывший нарком обороны, чьё массивное лицо с густыми бровями выражало сдержанную обиду. Его красный мундир с маршальскими звёздами выглядел торжественно, но его поза чуть сгорбленная выдавала уязвлённое самолюбие. В углу кабинета сидели Семён Константинович Тимошенко, командующий Киевским военным округом, и Семён Михайлович Будённый, с пышными усами и громким голосом. Адъютант, капитан Иван Петров, с короткими светлыми волосами, записывал каждое слово, его карандаш тихо скрипел по бумаге. Атмосфера была тяжёлой: каждый знал, что смена наркома не просто кадровое решение, а сигнал, который может изменить судьбу каждого.
Сергей затянулся трубкой, выпустил облако дыма и заговорил: