мышц живота» , и даже в морфологии выделяют «абдоминальный тип» фигуры с «выступающим животом и слабой мускулатурой», и «дыхательный тип» с «широкой грудью и плоским животом» .
Кажется, что может быть обычнее подобного «мускульного» видения: анатомы давно изучили мышцы и места их прикрепления . На самом же деле нет ничего новее и оригинальнее специфической роли, отводимой мускулатуре живота. Здесь пригождаются «механические» представления о теле. Каждое движение должно видеться отдельно от других, в фокусе следует держать взаимосвязь мышц подобные идеи может навеять лишь мир техники, в котором возможны почти полностью просчитанные движения, предварительно упрощенные, геометризованные, пришедшие из современной промышленности, а не из старых мастерских. Физиологи, спортсмены, инженеры начала XIX века были первыми, кто предсказал эти «частичные» движения . Они изучили их возможное «серийное» повторение, их соединения, расчленения и сочленения. Они первыми объяснили некоторой мускульной недостаточностью деформации позвоночника, искривления, скручивания, негибкость или болезни роста . Они превратили использование мускулатуры в игру. В то же время их мир долгое время оставался формальным, зацикленным в первую очередь на асимметрии и недостатках осанки, а мышечной оболочке и ее общим эффектам уделялось мало внимания. Мускулатура в целом не рассматривалась.
Внимание, уделяемое брюшной стенке в конце XIX века, делает исследования начала века актуальными, оно направлено на «моделируемое», способствует правильной осанке и подвижности тела. Не менее важно, чтобы излишняя полнота считалась проблемой фигуры в целом, а не только проблемой выпуклостей. Более значимым считается костяк, динамические векторы с их силами и напряжениями, а не внешняя оболочка.
Не находите ли вы меня подходящим?Я нахожу вас прошедшим , .
Это косвенным образом говорит о том, с каким размахом в конце XIX века афишируются личные предпочтения, утверждая обоснованность желания, придавая индивидуальным склонностям и выбору значение, которому раньше не было места. Главным же образом это показывает, что психология и вкус решительно побеждают старую мораль.
Теперь в сатире обязательно присутствуют и другие, глубоко обновленные образы. В особенности же, говоря о стигматизации уродства, надо упомянуть следующие. Первый образ продолжение старой традиции социальной борьбы, ползучий «радикализм» , выживший несмотря на поражение Парижской коммуны, крайняя «непримиримость» , акцент на социальных противоречиях и противопоставлениях. В конце века это присутствует в злобных иллюстрациях анархистского еженедельника Le Père Peinard: «раздувшиеся» богачи противопоставляются отощавшему народу, бичуется «власть толстяков» : например, Ротшильд «разжирел на нашей бедности» и, разодетый в пух и прах,
«ездит на плечах народа» . Это очень яркие образы, в центре которых пищевое неравенство, как правило признаваемое, но не принимаемое. Его подтверждают опросы, проведенные в последние десятилетия века Фредериком Ле Пле. Опросы показывают, что доля мяса в рационе рабочих была ничтожно мала, тогда как богатые люди, наоборот, ели много мяса . В итоге мы видим, что «богатые» и «бедные» питались совершенно по-разному, «богатые» реально или предположительно имели лишний вес, а «бедные» совершенно явно претерпевали лишения. То же самое сообщает и Арман Готье в конце XIX века. Он сравнил рацион «парижского буржуа» с потреблением «в среднем»: первый потреблял 90 г жиров в день, тогда как «стандартное» потребление жиров составляло 48 г . Более того, эти образы были настолько впечатляющими, что в таблицах соответствия роста и веса, которые использовались призывными комиссиями в 1880-х годах, риск полноты для представителей простого народа не принимался во внимание. Показателем «слабости» призывников для комиссий была лишь их худоба: вес меньше 70 кг при росте 1,80 м и меньше 60 кг при росте 1,70 м . Что же, толстого солдата из народа нельзя было вообразить?