В присутственной комнате, которую орденцы между собой называли салоном, ходил встревоженный мужчина, по виду из зажиточных крестьян, и отвечал на вопросы чернильника.
Да, двое зайцев, вашбродь. Две тушки. Не дохлые, а убитые, придушенные. Тогда мы и смекнули, что это неспроста.
А чего же после пропажи штанов не смекнули? удивился чернильник.
Ну, мало ли чего. Вдруг Михась проспорил или детишки балуют. Или с каторги кто сбежал и украл! озарило мужика. Но чтоб взамен зайцев подкладывать Чужак это, не иначе, вашбродь.
Сами искать не пробовали? Вдруг малахольный какой-то или прохожий, что поистрепался в лесу?
Мы по укладу, как положено! напрягся мужик. Чудно́е? Вот оно, чудно́е. А самим его хватать, не приведи Спас, лихоманку подхватишь! Мы и зайцев тех спалили. Или я зря поспешал, лошадь гнал? А ведь у нас всё по укладу: и жарник стоит, и кашу туда носим, и за людями глядим. А вы в отказ?
Никто тебе не отказывает, негораздок, сказал Марчук. Деревня какая?
Ответил чернильник:
Верхний Яр. Тут, в дне пути всего. Но придется на лошадях, там станции нет.
Кто в деревне подсказать сможет?
Мужик стащил шапку, почесал затылок.
Да сын мой, Лешко. Токма вы его там приструните, а то он давно на чужака хочет поглядеть, в Орден ваш рвется.
Карницкий кивнул. Теперь понятно, почему в город приехал не юнец какой, а солидный мужчина в летах, попросту побоялся отпустить сына. Чтоб не сбежал по глупости. Надо будет сказать парню, что он сможет попасть в Орден, только если его семья перемрет от руки того чужака. И спросить, готов ли Лешко к такой плате.
Дело об украденных штанах и двух мертвых зайцах. Часть 2
Вашбродь, мож, повертаемся? Куда ж это годится ехать на ночь глядючи? А если, не приведи Спас, волки?
Отобьемся. Езжай давай, в который раз ответил Марчук. И тихо добавил: Вот же гузыня !
Так ведь спутаю дорогу по темени, завезу невесть куда. Вашбродь, а если лошадь ногу сломит? Они ж государевы! С меня ж три шкуры сдерут за лошадок, вашбродь.
Фонарь повесишь! Который по уложению о почтовых станциях должен быть!
Орденский кучер довез лишь до второй станции, где Марчук взял двуконную бричку с возчиком. Как ни уговаривал почтовый начальник, Стрела не согласился остаться на ночь и потребовал отправиться тотчас.
Карницкий не понимал, откуда такая срочность, ведь они даже не были уверены, что в Верхнем Яре и впрямь попаданец. Может, шутит кто?
Отобьемся продолжал ворчать возчик. Кнутом, что ли, отбиваться? Тут волки громаднющие, как напрыгнут, как перервут глотку-то Да и что за нужда растакая ночью через лес ехать? Помирает кто? Да коли и так, разве что поделаешь? Спас даст выживет.
Орденские мы, не выдержал его бубнежа Карницкий. Чужак там объявился.
Мужик чуть с ко́зел не сверзился так шею выворотил, чтоб на своих седоков взглянуть. Сотворил Спасов знак и подхлестнул лошадей, переводя тех с шага на легкую рысь.
Марчук укоризненно покачал головой:
Зря, Карницкий. Не стоит прежде времени людей пугать, теперь ведь слухи пойдут всякие.
Зато хоть с места тронулись, а то еле шли. И, Аверий, Адриан замялся, всё ещё не привыкнув называть старшего по имени, зачем нам торопиться? Никто ж его не видел. Я полагаю, там бродяга или отшельник.
Тогда подумай еще. Человек вроде бы опытный, в лесу выживает, зайцев ловит, но к людям не выходит. Почему? Если наш, так знал бы, что убивать его не будут. Отсидится в жарнике, поговорит с нами и пойдет дальше. Этот не выходит. В лесу он уже долго, иначе б штаны с рубахой не крал, знать, истрепалась одежка. И мужик тот прав: наши бы взамен краденого ничего оставлять не стали. Нет, это чужак, к тому же умный и осторожный. Не как прошлый
Сомов. Женя Сомов, тихо подсказал Адриан.
Марчук взглянул на бледное лицо подопечного и взрыкнул:
Ты это, Карницкий, брось! Ни к чему помнить их имена. Никто их сюда не звал и добра от них нет!
Зло одно! Лучше сказывай, как в питомник попал. Кто из твоих погиб?
Матушка. И ее сенные девки, и кухарки обе, лекарь наш Вся челядь в доме.
А отец?
Батюшка в отъезде был, на месяц в Белоцарск уезжал. Говорит, вернулся, а сельчане перепуганы, в дом боятся идти и его не пускают, мол, смерть там, злой Са́тан покуражился. Отец их кнутом разогнал, вошел, а в доме вонь несусветная. Тогда червень стоял, жарко, вот мертвые и засмердели. На коврах засохшая рвота, юбки у девок запачканы кишечными испражнениями. Матушка лежала в спальне в чистом, скорее всего, она первой испустила дух, и слуги успели ее и помыть, и переодеть, прежде чем сами слегли. А меня нигде нет. Батюшка пробежался по комнатам и нашел меня в детской, дверь была закрыта на ключ. Он ее выломал, а там я, живой, но слабый. Мне тогда пять лет исполнилось всего. Ночной горшок переполнен доверху, смрад стоит, по полу разбросаны обсосанные и плесневые куски хлеба, кувшин перевернут и уже давно вода-то высохла. По-видимому, я пытался попить да не удержал, опрокинул. Батюшка говорит, мама испугалась, что зараза на меня перекинется и закрыла в комнате с едой и водой, может, уже не соображала толком, а может, думала, что вылечится. Я ведь сызмальства болезненный был, всякая хворь, что обычно у детей сама за день-два сходит, ко мне прилипала надолго. Потому отец нанял лекаря, да не какого-нибудь травника деревенского, а ученого, из Белоцарска. Лекарь тот умел и кровь пускать, и пиявок ставить, мази варил вонючие, хотя с той заразой не совладал, тоже скончался.