Есть и четвертое, говорю я. Сначала хочу родню повидать. На недельку.
Шакловитый щелкает пальцами.
Полуэльф-официант тащит серебряный поднос, и на нем лежат два оранжевых прямоугольника бумаги с тиснением железнодорожные билеты.
Я вижу, что ты упертый, говорит Шакловитый, сам поедешь. И понял уж, что домой попросишься. Полчаса назад приказал тебе билеты оформить, за счет казны. Поезд утром, с него на паром «Мудрость Митрандира» успеваешь, потом снова на поезд. Может, оно и правильно для тебя, снова через все Государство прокатиться
Встаю:
Приятно было познакомиться, Борис Онуфриевич.
Думный дьяк фыркает, когда я достаю деньги и складываю на белую скатерть столбиком. Но молчит.
Пюрешка с курицей в этом месте стоит, как Федина почка, но надо же мне куда-то девать деньги за продажу тяги. Раз на выкуп копить не нужно больше Тут и маме на новую кухню, и Лидке на авалонский языковой лагерь хватит.
По набережной прогуляюсь, говорю я. Подышу морским воздухом.
Нету здесь морской набережной, спецагент хренов. От Южно-Сахалинска до моря больше двадцати верст. Только река Рогатка.
Жаль. Ну да ничего. Рогатка так Рогатка. Все равно интересно.
Зеркальные двери распахиваются, швейцар кланяется, и я выхожу в теплый осенний вечер. Огни.
Завтра в поезд.
Время чего-то нового.
Время.
Эпилог Часть 3. Соль. Полюби и мою тень
предал тебя, Мотя, скрестив ноги, сидит на полу возле топчана и глядит на меня спокойно и серьезно. Это его собственный свободный выбор. Не твоя вина. Чужой выбор не делает тебя плохой.
Прикрываю глаза.
Чужой выбор, может, и не делает. А вот мои собственные поступки
Не все события того дня я помню. Мне рассказали, что я вышла из подвала обожженная, ослепшая, ничего не воспринимающая и просто застыла в проеме. Никого не выпустила и никого не впустила, и лицо у меня было такое, что желающих поспорить не нашлось. А потом открылся портал, оттуда вывалился опричный десант из Южно-Сахалинска и ему даже разгонять толпу не пришлось, все сами быстренько разошлись. Десяток магтехнических пушек и сотня здоровенных мужиков в броне очень способствуют тому, что каждый в толпе, только что рвавшейся сжигать псоглавых заживо, резко вспомнил про ужасно важные и срочные дела. Десантники забрали из подвала курсантов свидетели сообщили, что все они выглядели изрядно потрепанными, но вроде вышли в основном своими ногами; и больше их в Поронайске никто не видел. Меня десантники тоже забрали, но не в свои опричные подвалы, а отвезли в Дом и передали Токс с рук на руки.
Ничего этого я не помню. Зато помню отчетливо, как Андрей целился мне в спину из этого Морготова жезла и как я рефлекторно отпрыгнула в сторону только левое плечо задело по касательной, но этого хватило, чтоб ясно понять: световой луч смертелен, для меня так точно. Помню, как забрала у Андрея жезл и принялась избивать всех, не разбирая, кто в чем виноват. Била не то что с удовольствием, но с мрачным каким-то удовлетворением каждое изуродованное лицо, каждая сломанная кость, каждый крик боли и страха делали чуть более целым мой мир, расколотый предательством. Помню, как легко и весело плясали фантомы, принимая на себя жалкие мальчишеские атаки десяток сразу, и они выкрикивали то, что билось у меня под черепом. Тень во мне стала сильной сильнее, чем я сама.
И помню волну света подлинного, мощного, сметающего все, так разительно отличающегося от глупых ученических фокусов. Свет рассеял фантомы и меня саму едва не рассеял, но я снова на каком-то рефлексе ушла хотя, наверное, уже не полностью. Что-то во мне сдвинулось там, в том Морготовом подвале.
А потом помню только этот топчан и лицо Токс. Она сжимала мою руку и говорила на древнем языке, и хотя разум мой его не понимал, но что-то глубоко внутри откликалось и оживало. Потом был поток посетителей знакомых, незнакомых, взрослых, детей, снага, кхазадов, людей Токс сказала, что впускала каждого пятого и не дольше чем на четверть часа, но их было множество, и все слова благодарности и надежды слились в единый призыв вернуться к жизни. Они знали, что очаг устранила я а о втором участнике этого события все предпочли забыть; еще меня помнили и у школы, и у подвала, и возле умирающего Генриха и ждали, что я займу его место. Стану их защищать.
Отдельно помню мало кого. Борхеса помню он все оправдывался, что его буквально взаперти держали, потому что будь он в городе, он бы не допустил Помню, как Катрина все время приносила еду и проще было проглотить пару ложек, чем объяснить, что я не хочу есть. Ежа вот помню, как он сидит у топчана и рассказывает, что я могу отдыхать сколько нужно, потому что они справляются заботятся о младших и защищают их. И математику эту Морготову они учат, по дробям контрольную сдали все, а если кто-то начинает доводить Анну Павловну, тому он, Еж, сам уши выкручивает, так что я могу отдыхать, но я же, пожалуйста, вернусь к ним
Конечно, я вернулась выбора они мне не оставили. Вернулась, чтобы увидеть каморку, заваленную цветами, игрушками, завернутыми в раскрашенную от руки бумагу коробками, открытками с трогательными подписями И портрет Генриха умного, жесткого, упрямого. Когда ко мне вернулась способность думать, одной из первых была мысль, что надо заказать в типографии его портреты, но кто-то этим уже озаботился.