друга, улыбаясь молча, и оба чувствовали, что эта улыбка сближает их неудержимо растущею близостью, жуткой и радостной, как будто после долгой-долгой разлуки вспоминали, узнавали друг друга.
Вдруг опять отвернулась, покраснела, потупилась. Но сквозь длинные ресницы опущенных глаз он успел поймать стыдливо блеснувшую ласку, может быть, не к нему, а всё равно к кому, ко всем: так солнечный луч равно ласкает всё, на что ни упадёт.
Уж вы меня извините, князь, проговорила, всё ещё не подымая глаз. Я ужасно дикая. Всё одна да одна в своих Черёмушках, вот и одичала. С людьми говорить разучилась. Всего боюсь.
Не стоит людей бояться, Маринька: бояться людей значит их баловать.
Да я не людей боюсь, а сама не знаю чего. В Черёмушках я не боялась, всегда была храбрая, а как оттуда уехала, такое вдруг всё чужое, страшное. Когда была маленькой, няня, бывало, уложит, перекрестит, задёрнет на кроватке занавеску и говорит: «Спи, говорит, дитятко, спи с Богом! У кота ли воркота колыбелька хороша. Да глазок не открывай, из-под занавески не выглядывай, а то возьмёт Хо вон оно под кроваткой лежит». А потом я часто думала, что не только под кроваткой, а везде Хо. Вся жизнь Хо
А вы от него отчурайтесь, оно вас и не тронет.
Да как отчураться?
Будто не знаете?
Не знаю Нет, право, не знаю, медленно, как бы в раздумье покачала она головой, и длинные локоны вдоль щёк, как лёгкие гроздья, тоже качнулись. Возок на замёрзшем ухабе подпрыгнул, лица их нечаянно сблизились, и нежный локон коснулся щеки его, как будто обжёг поцелуем.
А вы знаете? Ну так скажите.
Нельзя сказать.
Почему нельзя?
Потому что каждый сам должен знать. И вы когда-нибудь узнаете.
Когда же?
Когда полюбите.
Ах, вот что, любовь! опять покачала головой сомнительно. А как же говорят, нынче и любви-то настоящей нет, а одна измена да коварство?
Кто говорит?
Все.
Сколько их у вас, тётенек да бабенек!
Ох, много, страсть!
И вы им всем верите?
Ну, конечно!
У неё была привычка повторять эти два слова: «ну, конечно!» и она делала это так мило, что он ждал, когда она их скажет.
Как же не верить? Надо верить старшим. Сама-то ведь глупенькая, так вот умным людям и верю. Я вся из чужих слов, как одеяльце из лоскутков пёстреньких.
А под одеяльцем кто-то прячется? улыбнулся он.
А вот узнайте кто, прищурилась она, глядя на него исподлобья и тоже улыбаясь лукаво-дразнящей улыбкой. И опять блеснул тот солнечный луч, который ласкает всё, на что ни упадёт.
Помолчала, вздохнула, и лицо омрачилось мыслью недетскою.
Так-то, князь. Любовь улетает, а Хо остаётся: оно ведь без крыльев, как червяк, ползучее или вот как большой, большой паук, ужасный, отвратительный
Оба замолчали и опять почувствовали, что молчание сближает их неудержимо растущей близостью.
Ну, хорошо, сказал Голицын, пусть бабеньки да тётеньки, как им угодно. А вы-то сами хотите, чтоб любовь улетела?
Ну, конечно, нет! Я люблю любить крепко не умею любить немножко. Надо, чтоб епанча не спадала с одного плеча, а держалась на обоих твёрдо.
Так, Маринька, так! посмотрел на неё Голицын, как будто наконец вспомнил, узнал: «Так вот ты кто!» Какая вы хорошая! проговорил уже другим, тихим голосом.
Ну вот, нашли хорошую! Вы меня ещё не знаете. Спросите-ка маменьку: она вам скажет, какая несносная девчонка, злая, упрямая.
Послушайте, Маринька, можно с вами говорить просто?
Ну, конечно. Я сама люблю просто. Этих церемоний терпеть не могу!
Так вот что, Марья Павловна, начал он и вдруг остановился; так же, как давеча Маринька, отвернулся, покраснел и потупился. Она посмотрела на него с любопытством.
Не выходите замуж за господина Аквилонова, проговорил он с внезапной решимостью.
Это ещё что? Почему?
Потому что вы его не любите.
Как не люблю? Жених значит, люблю.
Нет, не любите. Он для вас Хо.
Какие глупости! Человек
прекрасный, почтенный, благонамеренный. Может составить счастье всякой девушке. Это все говорят и маменька, и тётенька, и бабенька
А всё-таки не выходите.
Да вам-то что? Какой чудак! И как вы смеете? Мне бы рассердиться надо, а я не умею, дура
Ну, простите. Не буду. Не сердитесь, хорошая моя, милая, милая девушка
Он вдруг замолчал. Взглянул на неё украдкою. Опять, как давеча, наклонилась к замёрзшему оконцу и дышала на него, приложив ладони ко рту; потом начала что-то выводить пальчиком на кружке оттаявшем.
В. Видите? В. Ведь имя вашей невесты с В?
Какой невесты?
Вот те на! Хорош жених невесту забыл! Ай-ай-ай, разве так можно? И чего вы от меня таитесь? Я же знаю, мне Пущин сказывал: у вас в Петербурге невеста красавица: имя с В Василиса, что ли? Валериан да Василиса. Вот как ладно, с одной буквы оба имени! рассмеялась она звонко, как будто весело, а глаза были грустные.
«Почему с В? Ах да, «Вольность», догадался Голицын и вспомнил:
Что не так?