Дверь в комнату была открыта. Виднелся краешек широкой кровати: там спали дети. Из-под одеяла выглядывало несколько пар детских ног.
Да, отозвался я. И подумал, что мой путь к ним к ней и Павлику был тоже долгим и, пожалуй, не менее трудным. Но ни от одной минуты в жизни я бы не отказался.
Маманя, вы не беспокойтесь. Я скоро приеду. Скоро. Самое большее через три года. Или вы приедете ко мне в гости.
Мне показалось, что, выписывая мне путевку, Федор особенно не так, как всегда, посмотрел на меня.
А ты не знаешь?
Больше года...
Я поехал. Низкий утренний ветер отжимал пыль вправо. Я высунулся из кабины и ловил воздух ртом. Он еще не успел нагреться, и его холодок пронизывал меня.
Алешка затягивался редко и ожесточенно, обжигая пальцы. Он что-то решал. И я чувствовал это.
Девчата, перепачканные с головы до ног бетоном и поэтому одинаковые, еле шевелились. Было видно, какими тяжелыми стали для них лопаты.
Я буду писать, Семен...
Может быть, это и называется зрелостью?
А когда ты вернешься?
Трудно будет не забывай, что у тебя есть дом, Семен.
Трасса... Мост... Развилка, говорил он, рисуя значки. Показывайте вашу стратегию.
Здорово. Сообразил, чертенок! Я и то подумал, как это другие по восемь да по семь, а он десять. Трасса каверзная. Помолчав, отец добавил: А Федор с ним осторожничает еще.
Автомобиль, когда с ним бываешь один на один, делается живым. Он словно понимает твое состояние. То он тянет так, что удержу нет и мотор отзывается на малейшее движение педали газа, то вдруг мощность куда-то проваливается газуешь изо всех сил, поршни яростно мотаются, но кажется, что шоссе стало вязким и приклеивается к баллонам; то он удовлетворенно журчит свою ровную, бесконечную песенку, и запахи зреющей степи хлещут в радиатор и ветровое стекло, вытесняя из кабины все остальное.
Ты не хочешь взять нас на вокзал? тихо спросила Валя.
Правильно!
Да, и ночь и другое... И ты сразу все поймешь. Пойдем?
Алешка выжидательно посмотрел на меня, вдруг, решившись, сказал:
Головной ЗИЛ, а за ним остальные только чуть притормозили. Я махнул рукой. Легко дыша моторами, они обошли меня и канули за мостом на спуске. Оттуда густо задымила пыль, пять раз я считал громыхнули кузова. И все затихло.
Спасибо, Алеша.
Тебя? Она приподнялась на локте, заглянула мне в глаза. Потом провела пальцами по моим бровям, скользнула по носу и задержалась на губах. И мои губы невольно шевельнулись под ее шершавыми теплыми пальцами. Тебя? Тебя я тоже понимаю, серьезно сказала она. И вдруг засмеялась. Ты большой, тяжелый и глупый... И еще ты пахнешь автомобилем.
Мы говорили тихо.
Каждый день нам присылают сводку погоды. Сегодня к ночи обещали дождик... Посмотри, какая ночь, дождя не будет... А я давно хотела тебе показать это...
Да.
Алешка согласился. Отсюда было видно, как он рывком загнал самосвал на эстакаду и тормознул так, что ЗИЛ клюнул носом, а колеса повисли над самым краем. Алешка открыл вентиль, полоснул тяжелой струей в поднятый кузов, но тут же бросил шланг на мокрые, промытые до желтизны доски и зачем-то полез под передок. Черный шланг шевелился, как живой, веером орошая все вокруг.
Глава седьмая
На мгновенье мама приникла ко мне, но не заплакала только дрожала и никак не могла выговорить прощальных и, как ей казалось, самых необходимых в дорогу слов.
Давай. Слушаю.
У меня всегда девять-десять рейсов, сказал Алешка. Чаще десять. Сегодня забарахлило зажигание. Последний рейс еле дотянул.
К машине подошел Федор. Он стремительно бросил на сиденье свое грузное тело. Хлопнула
дверца. И самосвал двинулся. Набирая скорость, он шел все ровнее и ровнее. Потом он исчез в распахнутых воротах, а над дорогой повис узкий шлейф пыли.
Здорово... протянул отец. У него десять рейсов сегодня.
Я нашла тебя... Потом Павлик болел. Знаешь, Сеня, с тобой я девочка... и мама... мама-девочка... Смешно?
Шлагбаум опустился перед самым носом, хотя поезда еще не было видно. По ту сторону переезда застыла небольшая автоколонна: несколько грузовиков с высокими бортами. Над головным бессильно повис полинявший флажок.
Мой самосвал бегает последний сезон. Он честно выполнил все, что от него требовалось: бункера почти готовы, и Валя с девчатами льет последние кубометры бетона.
Хорошо.
Что это? спросил я у шофера.
Смогу, батя, тихо сказал я.
Не за что, глухо отозвался он.
Далеко. И поезд придет поздно. Я оставлю вас здесь, в степи. Я очень верю ей.
Да нет же, воскликнул Алешка таким тоном, будто он давно всех убеждал в этом, но ему не верили. Ведь по этой самой шоссейке я бетоню второй год. Просто знаю дорогу, будь спок!
В кабине пахло бензином, пылью и клеенкой от сиденья. Но мы нигде не выходили. Только один раз я вылез, чтобы проверить уровень масла и осмотреть баллоны на правом переднем была клееная камера. От жары заплатка могла отойти. Перед тем как вернуться на свое место, я открыл Павликову дверцу.
В сенях брякнуло ведро. Алешка вошел в дом. Я посмотрел ему вслед.
Ты веришь мне?
Вы сколько рейсов сегодня сделали, Семен Василич? спросил Алешка.