Ты здорово водишь, сказал я.
Мне не хотелось думать о завтрашнем дне. Я давно съел свой ужин и сидел на месте, положив локти на стол. Лампа начала коптить. Я убавил фитиль и снова положил руки на стол.
Мы же ездили здесь, тихо отозвался
Павлик.
Пусть будет дождь. ответил я. Переберусь в сени или на чердак.
На свежеоструганном столе, еще пахнущем сосной, сдвинув в сторону ворох стружек, Федор разложил тетрадь.
Заметил...
Завгар живет недалеко на соседней, сказал он.
В Олюторке вообще был, а здесь, кажется, впервые...
Это был паренек лет двадцати, крепкий, аккуратный, точно орешек, и черный, как жук. Он то и дело сгонял за спину складки гимнастерки. Свежо зеленели у него на плечах пятна там, где были погоны. Он зыркал на меня сердито разрезанными карими глазами.
Миновали приземистую беленую пожарку и поехали вдоль узкой улочки, погруженной в мягкий июльский полумрак. Вверху светилось зеленое небо. И дорога была мягкая и ласковая. Казалось, что она прогибается под колесами.
Хорошо.
«Отвык от настоящей работы», подумал я, с наслаждением делая первый шаг по земле.
Потом они пошли вслед за остальными. И чем выше они поднимались, тем крепче становился ветер. Наверху он был таким сильным, что приходилось идти, наваливаясь на него всем телом. Было слышно, как по ту сторону скалы ревет и грохочет начинающийся шторм.
Осторожно, Сеня, здесь еще нет перил. И башня несколько раз каменным голосом повторила: перил-рил-рил...
А как же чай? спросила она весело. Ты же хотел чаю!
Я сел на подножку, прислонился спиной к раскаленной дверце и закрыл глаза.
В ящике с гвоздями в углу глянь, совсем рядом прозвучал отцов голос...
Я потушил лампу, постоял, привыкая к темноте. «Не может быть, чтобы Алешка уже уснул, подумал я. Улицу найти можно налево за пожаркой, но дом в такую темень отыскать трудно».
Эх, Лешка-Алешка, вздохнул Федор, До чего ты зеленый! Пацан пацан и есть. Кому это нужно, чтобы ты один первый был? Пошарь-ка во лбу тебе в первую голову не нужно... Ну, ладно, ребята. Спать будем. Утром завтра растолкуем нашим. А вы с Семеном покажете на трассе.
Спать ложись, сынок, донесся мамин голос, ослабленный дремотой и тишью. Того и гляди, светать станет.
Только она мне больше ничего не говорила.
Видишь? еще тише сказала Валя, прижимаясь щекой к моему плечу.
Пыль осела, показался знакомый с вмятиной борт самосвала «79-40». Значит, Алешка сделал одним рейсом больше.
Семен Василич! окликнули меня из темноты. От забора отделилась тонкая человеческая фигура.
Девочки, властно сказала одна из них, высокая и широкоплечая. Примем еще у этого колдуна и перекур с дремотой!
Далеко, усмехнулся я. На Камчатку.
Буду, ответил я.
Я начал одеваться. Проснулся отец. Он вышел во двор. Я протянул ему телеграмму. Он взял у меня лампу, поставил ее на стол и, далеко отнеся руку с телеграммой, стал читать. Затем перевернул ее и поглядел, нет ли чего на обратной стороне.
Цепляясь за кунгас руками, они подвели шлюпку к берегу и, оставив при ней двух матросов, выбрались на мокрые камни. Семен оглядел бухту. Посередине нехотя кланялся на поднявшейся зыби «Коршун», и ниточка якорь-цепи то провисала, то натягивалась. Где-то поверху шел норд-ост. Растрепанные тучи рвали бока о заснеженные вершины скал. И скалы почему-то напомнили Семену человека, который, сняв шапку, подставляет свое пылающее лицо холодному ветру.
Нет.
Больше в сторону поселка я не смотрел. Я полез в кабину. Вторая передача включилась не сразу подносилось сцепление. Пришлось газануть на холостом ходу и подождать, пока мотор успокоится. И все-таки я медлил. И в то самое мгновение, когда машина тронулась, что-то словно дернуло меня, и я глянул на тропинку.
Я с треском затянул ручной тормоз и ринулся навстречу Павлику. Я подхватил его недалеко от шоссе и, прижимая к себе, понес в машину. Павлик нервно плакал и вздрагивал. Он прятал от меня прозрачное с грязными разводами лицо. И я не заглядывал что ж, ведь и мужчина имеет право поплакать, и не надо ему мешать. А впрочем, я тоже чуть-чуть отворачивался в сторону и немного побаивался, что он посмотрит на меня...
Алешке не даром достались девять сегодняшних рейсов. Принимая у него путевку, Федор удивленно и вместе с тем обеспокоенно поглядел на него.
Ты любила его?
Бухта заштилела так, что «Коршун» стоял словно впаянный, а тени от угрюмых прибрежных скал неподвижно лежали на темно-зеленой воде. Деловито сновали чайки. Иногда они с размаху падали в бухту и пронзительно кричали. Поверху шел норд-ост. Это было заметно по рваным свинцовым облакам, косо несущимся над скалами.
Но внутри было тихо, так, как бывает в северных бухтах накануне осенних штормов.
Я промолчал.
Семен повернулся к нему и взволнованно произнес:
Куда мы идем? спросил я.
Алешка еще не забыл мальчишеские слова, родившиеся в поселке невесть когда. Было время, когда пацаны в Горске называли дорогу в то время еще обыкновенный проселок шоссейкой, а высшую степень уверенности выражали лаконичным «будь спок!» Я вспомнил об этом, и мне стало смешно.
Это твое дело, старина, перебил я его. Ты пришел, и все в порядке. Сейчас подъедем к мелькомбинату. Нагнись, чтоб тебя не заметил вахтер.