Мы вошли в комнату. Валя шепотом призналась:
В час он должен прийти на шоссе. Наверно, он будет сидеть на отвале, маленький и ладный, а его ноги в разношенных сандаликах будут похожи на медвежоночьи лапы, как в первый раз.
Валя, завтра я уезжаю...
Степи... Позавчера, когда мне Алешка свои метки показывал, вдруг все сразу стало ясным. Ну что, казалось бы, изменится, если мы ты, я, Павлик, Алешка уйдем... Не будет нас? Ничего. Появится новый шофер, новый прораб, мальчик, другой. Но знаешь, за нами во мне, в тебе вот это большое, понятное до листочка, до травинки, до тончайшего запаха, до едва различимого звука... Один умный человек когда-то очень давно сказал мне: «Попробуйте начать все сначала, с первого шага...» Он хотел, чтобы я разобрался сам... Но вот впервые при мне созрела степь. Двадцать два раза я видел ее прежде. Но впервые она созрела при мне, при моем участии, что ли. Как будто я прошел ее из конца в конец и понял. Теперь мне нужно ехать. Я уже не смогу остаться... Но поражения больше не будет.
Вид у тебя какой-то странный. Как в бане вымылся или заново родился....
Тепло от Валиной щеки, и ее дыхание, и степь далеко внизу, и море, к которому я завтра поеду, странно сливались, и сквозь толстые подошвы сапог я чувствовал, как напряженно на одной ноте гудит под нами бетонная башня.
Нет, вздохнула она, я вернусь быстро. Она хотела еще что-то сказать, но передумала и, мягко улыбнувшись, повела плечами, высвобождаясь.
Служил?
Стрелка спидометра, подрагивая, подбиралась к пятидесяти. Перевалила за пятьдесят... Мотор ревел, и навстречу глазам росла рытвина. Потихоньку я отжимал машину к самому краю дороги. Правые колеса уже шли по обочине. Я выжал сцепление. Какую-то долю секунды мы висели над кюветом. Машину жестко тряхнуло. А когда руль перестал рваться из рук, поворот уже кончился и начинался подъем. Я пошевелил вспотевшими пальцами на баранке и посмотрел на Павлика. У этого маленького побледневшего мужчины были плотно сжаты губы, а глаза светились ожесточенным презрением к опасности.
Мы останавливались возле каждой метки. Алешка быстро шагал впереди, говорил коротко и резко. Избегал моего взгляда и с каждым перегоном терял уверенность. Под конец он уже не объяснял, а как будто спрашивал. И я чувствовал себя все более неловко, молча слушал, молча возвращался за руль.
Я так и знала, что это ты... Проходи... сказала она и как маленького взяла меня за руку. Хочешь чаю?
Мы шли знакомой дорогой по тропинке через пустырь, мимо недостроенного Дома культуры, вдоль высокого забора мелькомбината. Валя взбежала на насыпь подъездных путей и остановилась, поджидая меня.
Едва Алешка пальцами коснулся распахнутого окна веранды, как там вспыхнул свет и над подоконником возникла сутулая фигура Федора.
Добрый вечер, батя... Шесть рейсов, ответил я. Где мама?
Машину пришлось остановить метрах в тридцати от моста. Здесь полотно шоссе чуть-чуть приподнималось над степью. Хорошо видны окраинные домики поселка. Я не глушил мотор, но ясно слышал, как тикают у меня на руке часы. Было без трех минут час. Сначала я сидел, не выпуская баранки, и глядел в окно. Потом вылез из кабины, перешел дорогу и поднялся на отвал кювета. Солнце уже миновало середину неба и висело у меня за спиной. Оно не мешало мне смотреть. Я стоял на отвале, опустив руки, с непокрытой головой. До поселка около полукилометра. Степь окружала домики с темными застывшими тополями над выгоревшими крышами и уходила к горизонту, грузная и неподвижная. Горячий воздух дрожал над ней. Прямая, как луч, тропинка, ведущая от поселка к шоссе, уходила под мост. Там шелестел и лениво перемывал желтые камешки степной безымянный ручей. За мостом он скатывался в балку. Возле моих ног трещал одинокий кузнечик.
Здесь двести пятьдесят три метра. До нее надо набрать скорость в сорок километров. На прямой не получится. Я подхожу к ней на третьей, с полным газом. Потом уклон. Заметили?
Алешка отвел самосвал в сторону. В ту же минуту на мелькомбинате засвистел паровой свисток. Перерыв.
Хорошо, батя...
Мы ели молча. Когда я хотел взять пирог, бутылку отдавал Павлику, и он держал ее наготове в вытянутой руке.
Свет из коридора через открытую дверь проникал в кухню и рассеивался по ней. Валя стояла перед окном. Я встал у нее за спиной. На улице появилась луна. Она была где-то высоко. Окна домов, что маячили напротив, влажно блестели, серебрились верхушки тополей, редкие звезды отступили к самому горизонту. Они тоже казались влажными...
Ее пальцы отпустили
халатик. Домашняя улыбка, с которой она встретила меня и с которой вела меня по коридору, медленно переходила в беспомощную, смуглое лицо начало наливаться бледностью, а в глазах, сделавшихся сразу темными и глубокими, рождалось недоумение и боль.
Почему?
Это ты, Алешка?
Шагалось широко. На шоссе возле моста меня ждали. И, выйдя за поселок, на тропинку, я увидел две маленькие фигурки, медленно бредущие по дороге.
Кто-то из ваших жмет... Торопится, сказали сзади. Потом тот же голос, в котором одновременно жили усталое восхищение и зависть, произнес: Красиво идет, сволочь....