Ты подумай и поймешь сам. Когда Витька прорвался к вашим воротам и шел с мячом на тебя, ты присел... Я нарочно говорю с Павликом о наших дневных делах. Надо, чтобы Валя немного пришла в себя. Она слушает нас и думает о своем. Как тогда, в первый раз, когда выходила от Павлика.
Он шел немного впереди, сутулясь и привычно заложив руки за спину. Полы его пиджачка, замасленного, с побелевшими на плечах швами, развевались.
Я не стал больше слушать и пошел прочь. Племянник двинулся следом. На пустыре он нагнал меня.
Каждый вечер мы с Павликом идем ее встречать. Я сажусь на насыпь подъездных путей, на почтительном расстоянии от проходной, а Павлик прыгает возле ворот на не окрепших еще после болезни ногах. Я закуриваю и поглядываю в сторону ворот. Поток рабочих редеет, редеет, потом иссякает совсем. Мы остаемся с Павликом одни. Еще только вахтер, мордатый мужик с заплывшими глазами и с револьвером в обшарпанной кобуре, молчаливо возвышается у ворот. Он стоит, расставив жирные ноги, и ждет, когда можно закрыть ворота. Ему никакого дела нет до нас.
Возьми. Идем пить чай. Ведь мы теперь сослуживцы. И никому никакого дела...
Всю ночь ревел и стонал ветер. Он круто падал с высоты, ударялся грудью о землю и тяжело уходил вверх, задевая по пути соседние дома и деревья, чтобы через несколько секунд снова обрушиться вниз.
Что вам нужно от моей соседки? свистящим шепотом спросила она. Ходит
и ходит... Кто-то спускался сверху по лестнице. И тетя Лида, смелея, заговорила громче: Нечего девку с панталыку сбивать! Нечего! Подумаешь, ухажер отыскался!
То что?! взвизгнула тетя Лида.
В дверях я обернулся и предложил:
Поглядим, протянул племянник.
Он опять не обратил на меня внимания.
Я ждал его еще минут двадцать. Он вышел с моими правами в руках. Я хотел что-нибудь сказать ему по поводу Василь Василича. Но Федор был непроницаем. И я усмехнулся.
Тогда была война!
В моем сознании урожай неразрывно связан с обликом Вали.
На троечку... Семен говорит.
Ответь же мне, Николай Аристархович, транспорт управлению, комбинат хлебопродуктам принадлежит, запчасти Главмашсбыту. А я чей? Бабушкин внучек?
Павлик щедро поливал мне на руки. Я подставлял ладони. Целый ковшик холодной, прозрачной и голубой воды умещался в моей пригоршне. Я осторожно подносил руки к самому рту и окунал лицо. Потом Павлик поливал мне на шею. Холодные, упругие капли скатывались за воротник рубашки. Холодными они были только до лопаток. Дальше они нагревались, и я их переставал ощущать. Еще входя, я заметил, что Павлик как будто изменился. Он посмотрел на меня с испугом и, мне показалось, сжался. Но я отнес это за счет своего вида: Павлик никогда не видел меня таким. Я снял с веревки, протянутой через кухню, жесткое застиранное полотенце и вытерся.
«...Где ты, старик? Пишу и тороплюсь: танкер уходит через десять минут. Отсюда, из рубки, я вижу его серый борт. Ему трудно держаться немного поматывает... Старина, это тот самый танкер, что встречал нас у Сигнального. Помнишь? Капитан танкера все знает, он думал, что мы тогда не дотопаем, «Коршун» здорово сидел в воде.Ну, что тебе сказать? Мы в Бристольском. Как всегда, пасмурно и ветрено. Чайки и бакланы. Рыбы навалом, успевай брать. Через недельку дадим план.
В твоей каюте живет Меньшенький. Он спит на верхней койке, а на твою даже не разрешает садиться.
Славикова и Мелешу я поставил на руль. Мелеша в вахте у Мишки. Ты бы посмотрел на их морды. У первого китобоя, когда он убил первого кашалота, было, наверно, такое же выражение. В общем, увидишь сам...
Кланяйся домашним.
Ф е л и к с...»
Я представил себе серое серьезное небо Бристоля. Оно просторно и высоко. И много чаек. Они с размаху падают на воду, взлетают и похожи на лохмотья пены, сорванные ветром...
А я разве боюсь?
Так. Но...
Не ходи, упрямо повторил он, приноравливаясь к моему шагу. Все равно ты не житель здесь...
Мы идем домой. Тут совсем недалеко. Метров семьсот восемьсот. Через железнодорожное полотно, по шишковатой глинистой тропинке, вдоль высокого дощатого забора комбината, потом налево, через пустырь, мимо недостроенного кирпичного Дома культуры. Тропинка узка. И мы с Павликом шагаем по траве.
И мне достаточно только раз взглянуть ей в лицо, чтобы все увидеть и понять. Днем было жарко и ветрено. Летела пыль. Она затвердела у нее в складках на лбу и у рта. Лицо кажется постаревшим. Валя одной рукой снимает косынку, встряхивает головой, и вдруг свалявшиеся, усталые волосы рассыпаются легко и свежо, словно не томились целый день под косынкой. На лоб свешивается выгоревшая прядь.
Валя сдувает ее. Кто-нибудь может подумать, что это седина. Но это не седина просто выгорело.
Это тетя Лида, сказала Валя. Она хочет, чтобы я вышла замуж за ее племянника.
Заводи...
Федор смотрел в боковое окно, прочно расставив ноги, обутые в солдатские сапоги.
Вожу бетон... Понимаешь? Я вожу бетон...
Ладно, Семен, выйдь пока, сказал Федор.
Значит, как только возьмешь груз, жми, а то опоздаешь.
Это мне. От Феликса, сказал я, уходя в дом.
Да вы запишите с испытательным сроком, предложил я.