Однажды он пришел веселый, взбудораженный и, не раздеваясь, принялся укладывать вещи.
По всем существующим понятиям, то, что делал Семен, называлось дезертирством...
Газеты приносят без пятнадцати двенадцать. Соседи приходят обедать к двенадцати. Газета торчит в ручке двери у них нет почтового ящика. Ровно в двенадцать газету возьмут.
Назад он добирался автобусом.
Я мало знаю вас, капитан. Но однажды вы не ответили на один вопрос.
Надо идти... Чем скорей...
Может, вы и правы. Семен потупился.
Доктор разделся. Он оказался пожилым, щуплым и... по-юношески стройным. На нем не было халата, и от него не пахло лекарствами. Седые, редкие волосы, зачесанные назад, маленькое лицо с крупным носом и гладкими щеками, тонкие, нервные и стариковски сухие пальцы, одежда, очки в серебряной оправе все было идеально чистым, доктор казался стерильным.
Полутисс ушел. Палуба «Коршуна» ожила. Феликс вздохнул и разжал пальцы. Неизвестно чему засмеялся Меньшенький. Капитан двинулся дальше, так же похлопывая себя обрывком линя. Но Семен чувствовал, что тому стоит немалых усилий не побежать вприпрыжку, весело покрикивая на медливших матросов.
Сергеенко, где находится «Коршун»?
Конечно, прав, ответил доктор. Возможно, я навещу вас...
Феликс нахмурился.
Что же нужно, чтобы полюбить серо-зеленые волны, которые изо дня в день, из года в год, из тысячелетья в тысячелетье с глухим гулом разбиваются о темные подножья скал, оставляя на камнях клочья белой пены? Что нужно, чтобы камчатское небо звало распрямиться и дышать глубоко и жадно?
Вот! Поезжай, механик, радостно засмеялся он, словно не Барков, а сам уезжал в отпуск. Поздравляю! Повезло!
Не знаю, сейчас посмотрю, отозвалась девушка. Пока она шелестела бумагой, он лихорадочно соображал. Почему Федоров? Ведь капитан «Коршуна» Ризнич. Почему радирует Феликс, а не Ризнич?
Ты полетишь с Елизова, там другое дело. Южняк потянет и п-порядок...
Пошли... Где наши парни?
Главный тоже работал хорошо. Наверху осмотрели швартовы, и «Коршун» рыл под собой воду на «малых», не отходя от стенки. Потом, когда вышли в бухту и дали полную нагрузку, инженер и мастер повеселели.
Изнутри город казался не таким, каким он виделся с палубы «Коршуна». Домики, лепившиеся по склонам Петровской сопки, косо опирались на кривые разномастные заборы. Темнели узкие улочки, связывающие их. Редкие огни разбросаны по голубоватому мареву сумерек.
Пускаю, сказал он.
Я не могу идти с вами, капитан.
Из-под кормы высокого рыжего парохода что-то раздраженно отвечают. Завыли лебедки, и голоса растворяются в их вое. Но бас выплывает опять. Он по-прежнему ровен и настойчив:
Слезы мешали Семену смотреть. Он хотел сказать, что нельзя так долго болтаться черт знает где, хотел сказать, как ждал их и боялся. Но, помимо воли, из него перли какие-то другие, ненужные слова. Отбросив руку Феликса, он заходил
по комнате, крича и размахивая кулаками, и нес чепуху.
Петропавловск накрыт снегом. Снег теплый, рыхлый, мартовский. Сопка Любви почти сливается с белесым небом. Снег шапками лежит на крышах домов, на телеграфных проводах. Человек, идущий по улице, заметен далеко. Черная фигурка на белом фоне. У белых причалов черные корпуса судов. На их мачтах и палубах, на крыльях мостиков и на трюмах тоже лежит снег.
Было очень плохо, старик? тихо спросил Феликс.
«Коршун» получил предписание выйти в район Олюторки.
Подвинься-ка, парень! Инженер нервно отодвинул Семена в сторону и встал к реверсу сам. Но ему тоже не сразу удалось запустить дизель. А когда он заработал, все услышали дробный стук, пробивавшийся сквозь грохот. Инженер добавил оборотов. Стук усилился. Дизель затрясся, словно хотел взорваться. Его заглушили.
Семен сунул конверт в карман и пошел по коридору.
Семена силой усадили на кровать между тралмастером и Мишкой, еще не проснувшимся окончательно. Напротив устроились Феликс и Меньшенький. Ведро с крабами водрузили между коек на табуретке. Было тесно. Коленями Семен больно упирался в ребро табуретки. Феликс налил до краев обе посудины. И, поколебавшись, отставил стаканчик в сторону.
Ты не видал пиджачка моего? Тут он, на гвоздике висел... продолжал собираться Федосов. Самолет в два часа завтра уходит. Все равно теперь лететь там и переночую. Спокойнее...
Море это работа. Шесть лет он уходил в рейсы беззаботно. Так же, как уходит на работу его сосед по общежитию слесарь с плавучей мастерской «Фриза». И каждый раз его тянуло взглянуть на удаляющиеся огни порта. Но никогда еще ему не было так тоскливо, как сейчас.
В трубке так резко щелкнуло, что в ушах у него еще с минуту стоял звон.
Второй номер стосильный дизель, его называют кормильцем: он дает энергию на лебедку, шпиль, брашпиль. Без него рыбацкое судно становится прогулочной яхтой.
Замерла темная вода бухты. Но в каждом движении, в каждом слове, сказанном кем-нибудь вскользь, теперь появилась неумолимая, нетерпеливая устремленность.
Она подтолкнула Семена в спину, он влез и оглянулся.
Путина заканчивалась. Те, кто еще оставались в море, добирали поредевшую вялую камбалу.