Едва ли есть что в мире красивее утреннего моря в тихую погоду! Погожев был с морем знаком с рождения, а все равно каждый раз в рассветные часы смотрел на него, точно впервые. Даже сердце заходилось от этого необычайно щедрого буйства красок...
Зотыч, закончив кранец, бросил его на пожарный ящик и не спеша потянулся, словно только что встал с постели. Фуфайка сползла с его острых стариковских плеч на крышку люка. Зотыч по-хозяйски осмотрелся вокруг нет ли какой работы еще, и, не найдя ничего, поднялся с люка, прихватив фуфайку.
Дельфин существо хлипкое. Чуть чего, от разрыва сердца дохнет, заключил Зотыч туманно, то ли осуждая дельфина за эту хлипкость, то ли жалея.
Зотыч ушел в кубрик. Погожев, запрокинув голову, крикнул Осееву на ходовой мостик:
Виктор, Змеиного еще не видно?
Осеев махнул ему с мостика, мол, давай подымайся сюда на спардек.
По дороге на ходовой мостик Погожев заглянул на камбуз. У Лехи уже все кипело и шипело на полный ход. Сам он, будто приплясывая, метался от столика к плите, от плиты к крану. Рукава рубахи у Лехи были закатаны выше локтей. На раскрасневшемся лице росинками проступали крупные капли пота. Леха поварское дело знал хорошо и работал с охотой. Тут он был в своей стихии. Его маленькие, обычно настороженно бегающие глазки сейчас мягко светились, затененные поволокой вдохновения. Погожев глядел на Леху и мысленно жалел, что не приживется он у них. Доконают рыбаки Леху за жадность, при его-то обидчивом характере. И не посмотрят на поварские заслуги. Если бы не эта жадность цены бы не было парню. Питание для рыбака дело не последнее. А хороший кок на сейнере редкость.
Доброе утро, Леха! крикнул он коку. У тебя и завтрак на подходе. Молоде-ец!
А як же. Треба, отозвался кок и тыльной стороной ладони провел по потному лбу. Его большой рот расплылся в улыбке, обнажая два ряда мелких густых зубов.
Поручни отвесного металлического трапа, ведущего на спардек, были еще прохладны и влажны после ночи.
С ходового мостика горизонт заметно расширился. Солнце уже оторвалось от моря и быстро набирало высоту.
Осеев стянул с себя рубаху и по пояс голый восседал на перекинутой поперек мостика толстой плахе, покручивая штурвал. Левее штурвала стоял зачехленный эхолот. На этот раз эхолот едва ли пригодится. Скумбрия рыба стремительная, и эхолот ее не засекает. Она так быстро «бежит» по морю, что вздувает перед собой хорошо заметную зыбь. Точно такую же, как и пеламида злейший враг скумбрии. Пеламиду рыбаки называют рыбой нервной. Ударится в сетку и тут же вцепится в нее зубами. От злости. Пеламида приходит в Черное море из Средиземного. И, бывает, огромными косяками. Только рыбаки ей особо не радуются. Тогда прощай скумбрия. Пеламида уничтожает ее косяками: прижмет к берегу и через десять минут косяка как не бывало. Только вода, все десять минут, кипит в том месте. А у скумбрии закупочная цена в два раза выше, чем у пеламиды. Самая высокая, если не считать султанку и красную рыбу. Да и кто их считает, если на «краснюка» давным-давно наложен строжайший запрет, а султаночка рыбка весенне-осенняя.
Взять бы нам, Андрюха, тонн по сто скумбрии на бригаду, сказал Виктор, поглаживая волосатую грудь. Он нежился под лучами ласкового утреннего солнца, щуря свои цыганские глаза.
Глядя на кэпбрига, Погожев не выдержал и тоже стянул с себя тенниску.
Хотя Погожев вырос на юге у моря, но кожа у него была сметана сметаной, к тому же в синеватых рубцах шрамов, оставшихся от войны. У Виктора кожа была смуглая, как у араба. И на груди покрыта бурной черной растительностью. Так что контраст был разительный.
Но любоваться этим контрастом пока некому. Кроме вахтенного и хлопочущего у плиты Лехи, все спали по кубрикам, набираясь сил для предстоящей путины...
Ох, путина, путина, чем ты обернешься для них в этом году?
Погожев раньше знал о таких крупных путинах больше понаслышке, когда вернувшиеся домой, обветренные и исхудалые рыбаки «травили масал» у причалов, вспоминая походы к западным или восточным берегам Черного моря. А сейчас он шел сам. И это в какой-то степени напоминало Погожеву тот давнишний выход на военном катере к берегам Болгарии. Так же, как тогда, тревожно сосало под ложечкой от неведения, что их ждет впереди: удача или промах?
По сто тонн скумбрии на бригаду? Ну, что ж, не возражаю, сказал Погожев.
Значит, заметано. Теперь остается ерунда найти и поймать эти тонны.
И оба рассмеялись.
Погожев с Осеевым старые друзья. Чуть ли не с того года, как Осеев появился в колхозе. А этому уже минуло лет шесть. Их дружбе предшествовала сильнейшая ссора. И все из-за причала. Приткнулся Виктор тогда своим сейнером у пирса, где должны были вот-вот принимать сухогруз. Накричал вгорячах Погожев на Осеева А Осеев на Погожева. Накричавшись, вдруг оба одновременно опомнились: что же это мы, с ума посходили, что ли? Стыдно стало. Осеев сказал Погожеву:
Зайдем, Георгич, ко мне в каюту. Кажется, где-то там коньячишко завалялся. По стопочке за мировую. На веки вечные.
Море вокруг сейнера было пустынно. Даже чаек не видно. Куда ни посмотришь одна вода. Воды на земле более семидесяти процентов всей поверхности планеты. Это Погожев помнил со школьной скамьи. Один Тихий океан больше площади поверхности Луны. А еще и другие океаны. На этом фоне Негостеприимное море, как называли Черное древние греки, капля в мировом океане. Ну и пусть «капля». Черноморские рыбаки на это не обижаются. Потому что знают цену этой «капле», знают, какие штормики она может выдать не обрадуешься. И любят свое Черное море больше других. Не потому, что оно пользуется в стране славой самого теплого моря и его с весны до поздней осени дружно осаждают курортники. Их любовь к нему более прозаичная, чисто рыбацкая. Они любят его все, какое оно есть, и в любое время года. Потому что каждое время года дает свою рыбу. В летние месяцы море одаривает рыбаков скумбрией, пеламидой, луфарем. Осенью они идут в район Керченского пролива ловить хамсу. Зимой берут ставриду, анчоусы, десятками тонн за один замет черпают азовскую тюльку. Потом дело доходит до кефали, барабули, пикши, камбалы. Как утверждает наука, в Черном море обитает более ста пятидесяти различных видов рыб.