А еще брательник собирал лекарственные травы и сдавал их, и не успокоился, пока не показал мне каждый пучочек.
И что, жить можно?
Так вон, махнул Вовка рукой в сторону одного из двух новых домов, за год отстроился.
Предчувствия меня не обманули каждую минуту ко мне подходили родственники и соседи, с кем не успел перекинутся словом поутру, а таковых у меня здесь пол-деревни верных. Охраннику я сразу дал наказ набрать в бутылку воды и наливать мне под видом водки, а то я бы давно под столом валялся, потому как выпить надо с каждым, а закусить мне не давал следующий жаждущий общения.
Поел я только благодаря Светлане Семеновне, даме, считавшей себя интеллигентной, когда она принялась зачитывать поздравительную поэму. Слушать ее никак невозможно, а вот хождения затихли уважает народ высокие искусства. Потом все покатилось по-новой, старики вспоминали как носили меня на руках, у кого я забор поломал или малину обобрал, горевали по моей маман, умершей в прошлом году от треклятого ковида. Бог ты мой, сколько я тогда денег извел на врачей, ИВЛ и тому подобное...
Как ни старались мы с охранником, но меня напоили. Да и немудрено столько народу! И не всегда фокус с водой проскакивал, некоторые подходили со своими бутылками и наливали. С одним полста грамм, с другим полста, с третьим, четвертым, так что дальнейшие события я запомнил урывками.
Вот жених и невеста идут.
Вот сверкает, то ли гроза, то ли фейерверк.
Вот Петрович держит соседа за лацкан «Нет, ты скажи!»
Вот все валят на улицу.
Вот драка.
Вот я с криком «Да гори оно все огнем!» лезу в самую гущу.
Вот я мокрый насквозь, то ли от дождя, то ли окатили, чтоб растащить.
Вот искры из глаз, грохнуло и отбросило.
Вот и все, темнота.
Очухался, надо сказать, удачно, пусть и с мутной головой, что поначалу я принял за тяжелое похмелье, усугубленное мордобоем, а потом, как разглядел окружающее, так и вообще за отъезд крыши. Бревенчатыми стенами никого в деревне не удивишь, иконами в красном углу тоже, но вот одежда и, главное, речь... Неделю картинка дрожала, звуки плыли, все воспринимал отстраненно, как не со мной. И, наверное, не будь эдакого мозгового тремора точно рехнулся бы.
Ну в самом деле, вот я председатель правления банка, а вот я Вася Рюрикович, внук Дмитрия Донского и Витовта Литовского, какова карьера, а? Ни майбаха, ни кадиллака, ни дома на Рублевке, про Майорку даже думать забыть. Да какая там, к чертям, Майорка... Самой элементарщины нету хлопкового белья, горячего душа, кофе, одеколона, книг, музыки, не говоря уж о чудесах техники.
К этому еще инвалидность. Тело-то чужое, не слушаются, я поначалу, когда хотел чего взять, на полметра промахивался, меня первый месяц под ручки водили и с ложечки кормили, а я только мычал, пока немного не освоился. Бог ты мой, чего мне это стоило, год примерно ушел на то, чтобы полностью овладеть речью и движением.
Повезло еще, что Васенька рос мальчиком нервным, капризным, с закидонами и приступами бешенства. Да и как иначе поздний ребенок, последняя надежда властной родительницы. Отца нет, братьев нет, детей нет, помрет и все, власть автоматом уходит к дядьке Юрию Дмитриевичу, а для маман это нож вострый, да и для московских бояр тоже. Вот и тряслись над «Васенькой», глаза закрывали на странности, хвост на поворотах заносили. А иначе бы законопатили в какой монастырь и привет.
Но за этот год я хоть расклады здешние просчитал, да к быту попривык. Из истории про это время знал я ровным счетом хрен да нихрена в 1380 была Куликовская битва, в 1480 стояние на Угре, а посередине ни-че-го-шень-ки. И это я еще в школе хорошо учился! И даже про государей московских в книжках Балашова читал, правда, он дописал
как раз до моего вселения. Да и опираться на беллетристику сомнительная затея, так что косячил я постоянно и порой по-крупному. Странности мои списывали на болезнь да на характер реципиента слышал, как прислуга шепталась, что Васенька зарезал гавкнувшую на него собаку да и кошек мучал... Но Софья Витовтовна всем рты позатыкала. А я этим пользовался выпускал «внутреннего васеньку», разряжал напряжение в истериках. И что любопытно, после таких встрясок я как-то легче переносил окружающее. А окружающие попривыкли, что мне лучше не перечить.
Когда внятно говорить начал, затребовал себе учителей. Дескать, привести сумбур в голове в порядок. Первые два ничего, кроме Псалтири да Александрии , не знали и на любой вопрос зудели «На все божья воля», пришлось отставить обоих. С третьим же повезло несказанно, летом 6939 года от сотворения мира (так, это минус 5508, то есть 1431 года от Рождества Христова) помер митрополит Фотий. И за меня взялся оставшийся почти без дела его хартофилакс таким понтовым византийским термином, в подражание константинопольскому патриархату, тут называли секретаря. Ну, не совсем обычного он ведал всеми книгами митрополии, перепиской, немногими школами монастырскими, так сказать, секретарь очень расширенного профиля.
Мужик оказался мамадорогая! Никула сын Иванов, из детей боярских, с самого малолетства в учении. Как результат, знал греческий, латынь, фряжскую речь, то бишь итальянский, понимал польский и татарский. Сорок лет от роду, по поручениям митрополии успел съездить и в Литву, и в Орду, и даже в Константинополь. В Орду-то и я угодил, это когда Всеволож хана обаивал и ярлык на княжение мне выбивал. Только дорогонько тот ярлык встал два годовых выхода выплатить, да Дмитров дядьке Юрию присудили. Офигительная тут верховная власть, чужим распоряжается закачаешься. Выход, дань в смысле, собирать пришлось, а Дмитров хрен, не отдали. Да и с данью были кое-какие планы, которые после мамашиного перформанса, похоже, вылетят в трубу. Но ничего, ничего, мы с Ордой еще посчитаемся, неизбежно посчитаемся, и чем раньше, тем лучше. Ну невозможно же никакие финансы налаживать, если вдруг оппа! и давай, плати налогов вдвое. А то и втрое.