А рядом Величавая
Рыба-счетовод
Высчитывает сальдо
Расход на погребенье.
Рыба-счетовод
Не проливала слез,
Она не грустила
О тяжелой потере.
Светлую русалку
Катафалк увез,
Вымирают индейцы
Подводной прерии
По небу полуночному
Проходит луна,
Сказка снаряжается
К ночному полету.
Рыба-счетовод
Сидит одна,
Щелкая костяшками
На старых счетах.
Девушка приснилась
Прыщавому лещу,
Юноша во сне
По любимой томится.
Рыба-счетовод
Погасила свечу,
Рыбе-счетоводу
Ничего не приснится
Я с берега кидался,
Я глубоко нырял,
Я взволновал кругом,
Я растревожил воду,
Я рисковал, как черт,
Но не достал,
Не донырнул
До рыбы-счетовода.
Я выполз на берег,
Измученный,
Без сил,
И снова бросился,
Переведя дыханье
Я заповедь твою
Запомнил,
Михаил,
Исполню,
Лермонтов,
Последнее желанье!
Я буду плыть
Сквозь эту гущу вод,
Меж трупов моряков,
Сквозь темноту,
Чтоб только выловить,
Чтоб рыба-счетовод
Плыла вокруг русалки
С карандашом во рту
Море шевелит
Погибшим кораблем,
Летучий Голландец
Свернул паруса.
Солнце поднимается
Над Кавказским хребтом.
На сочинских горах
Зеленеют леса.
Светлая русалка
Давно погребена,
По морю дельфин
Блуждает сиротливо
И море бушует,
И хочет волна
Доплеснуть
До прибрежного
Кооператива.
1928.
ПРИЯТЕЛИ
Чуть прохладно,
И чуточку мокро.
Гром прошел через Харьковский округ.
Через радуги
Круглый полет
Над районами Солнце встает.
И жара над землей полыхает,
И земля, как белье, высыхает,
И уже по дороге пылят
Три приятеля трое цыплят.
«Мы покинули в детстве когда-то
Нашу родину наш инкубатор.
Через мир,
Через пыль,
Через гром
Неизвестно, куда мы идем!»
Ваша жизнь молодая потухнет
В адском пламени фабрики-кухни.
Ваш извилистый путь устремлен
Непосредственно в суп и в бульон!
Так воркуйте ж, пока уцелели.
Так легки и ясны ваши цели.
Психология ваша проста
И кончается у хвоста.
Но заведующему совхозом,
Где так поздно не убрана озимь,
Где проблема к проблеме встает,
Больше хлопот и больше забот
Он не может, как вы, по-куриному
Проедать свой прожиточный минимум,
Он встревожен, с утра он спешит:
По провинции жито бежит.
Чрез поля,
Чрез овраги сырые,
Через будущих дней торжество,
Через сердце мое и его,
Через реконструктивный период,
Через множество всяких вещей,
Через центнеры овощей
Роет землю,
Багровый от крови,
Указательный палец моркови,
И арбузов тяжелые гири
Все плотнее,
Все крепче,
Все шире!..
Над совхозом июльский закат,
И земля в полусонном бреду.
Три приятеля трое цыплят,
Три вечерние жертвы бредут.
1930.
КЛОПЫ
Халтура меня догоняла
во сне,
Хвостом зацепив одеяло,
И путь мой от крови краснел и краснел,
И сердце от бега дрожало.
Луна закатилась, и стало темней,
Когда я очнулся, и тотчас
Увидел: на смятой постели моей
Чернеет клопов многоточье.
Сурово и ровно я поднял сапог:
Расправа должна быть короткой,
Как вдруг услыхал молодой голосок,
Идущий из маленькой глотки:
Светлов! Успокойся! Нет счастья в крови,
И казни жестокой не надо!
Великую милость сегодня яви
Клопиному нашему стаду!
Ах, будь снисходительным и пожалей
Несчастную горсть насекомых,
Которые трижды добрей и скромней
Твоих плутоватых знакомых!..
Стенанья умолкли, и голос утих,
Но гнев мой почувствовал волю:
Имейте в виду, о знакомых моих
Я так говорить не позволю!
Мой голос был громок, сапог так велик
И клоп задрожал от волненья:
Прости! Я высказывать прямо привык
Свое беспартийное мненье.
Я часто с тобою хожу по Москве,
И, как поэта любого,
Каждой редакции грубая дверь
Меня прищемить готова.
Однажды, когда ты халтуру творил,
Валяясь на старой перине,
Я влез на высокие брюки твои
И замер на левой штанине.
Ты встал наконец-то (штаны натянуть
«Работа не больше минуты),
Потом причесался и двинулся в путь
(Мы двинулись оба как будто).
Твой нос удручающе низко висел,
И скулы настолько торчали,
Что рядом с тобой Дон-Кихота бы все
За нэпмана принимали
Ты быстро шагаешь. Москва пред тобой
Осенними тучами дышит.
Но вот и редакция. Наперебой
Поэты читают и пишут.
Что, дескать, кто умер, заменим того.
Напрасно, мол, тучи нависли,
Что близко рабочее торжество,
Какие богатые мысли!
Оставив невыгодность прочих дорог,
На светлом пути коммунизма
Они получают копейку за вздох
И рубль за строку оптимизма
Пробившись сквозь дебри поэтов, вдвоем
Мы перед редактором стынем.
Ты сразу: «Стихотворенье мое
Годится к восьмой годовщине».
Но сзади тебя оборвали тотчас:
«Куда вы! Стихи наши лучше!
Они приготавливаются у нас
На всякий торжественный случай.
Красная Армия за восемь лет
Нагнала на нас вдохновенье
Да здравствуют Либкнехт, и Губпрофсовет,
И прочие учрежденья!
Да здравствует это, да здравствует то!..»
И, поражен беспорядком,
Ты начал укутываться в пальто,
Меня задевая подкладкой.
Я всполз на рукав пиджака твоего
И слышал, как сердце стучало
Поверь: никогда ни одно существо
Так близко к тебе не стояло.
Когда я опять перешел на кровать,
Мне стало отчаянно скверно,
И начал я громко и часто чихать.
Но ты не расслышал, наверно.
Мои сотоварищи те же клопы
На нас со слезами смотрели,
Пускай они меньше тебя и слабы
Им лучше живется в постели.
Пусть ночь наша будет темна и слепа,