Та, которую ты не любил
1
Тюрьма скверное место.
Любая тюрьма. И французская в том числе.
Даже в таком благополучном регионе, как Нормандия.
Человеку в тюрьме не место.
А уж беременной девушке тем более.
Но мне двадцать четыре, я беременна, и я здесь. И даже не могу сказать на какой срок.
Смешное французское слово. Dix. Десять.
Его произносят с присвистом в конце, как старушка с новой вставной челюстью, к которой ещё не привыкла.
Судья, усталый дядька с помятым лицом пьющего человека сказал:
Дис и что-то там ещё.
Натали, мой общественный адвокат, бойкая полноватая девица воскликнула:
Дис?!
И что-то затараторила быстро и возмущённо, показывая на меня, размахивая руками, и, видимо, поясняя, что это слишком много, а то и вообще несправедливо.
Дядька её внимательно выслушал и повторил ровно с таким же скучным выражением лица:
Дис.
Не помню, ударил ли он молотком. Был ли там вообще этот чёртов судейский атрибут.
Для человека с разбитым сердцем, в тоскливом отчаянии, страдающего токсикозом и не понимающего по-французски, мне всё казалось нереальным, абсурдным и происходящим во сне.
Да и какая разница ударил ли он молотком.
Ну, будем считать, что ударил.
После чего встал и ушёл.
Короткое заседание закончено.
Французское правосудие осуществилось.
Справедливость восторжествовала.
Дали мне десять дней, десять месяцев или десять лет я могла только гадать.
Пока на меня надевали наручники, на ломаном русском с телефонным переводчиком Натали объяснила, что это хорошее решение, можно сказать, мне повезло, судья был bonne, то есть в настроении.
Спасибо ей за старания. Честно говоря, мне было всё равно.
Планов на ближайшие десять лет у меня всё равно не было.
Всё, чего я хотела на тот момент, я сделала.
За что, собственно, теперь и сидела. А точнее, лежала на французской шконке и царапала французским карандашом французскую линованную бумагу в блокноте с котиком на обложке.
Блокнот принесла мне всё та же неугомонная Натали, даже не верилось, что она бесплатный адвокат, столько в ней было энергии и желания помочь.
Можно? спросила я, объясняя, что хочу писать.
Она радостно кивнула:
Уи!
Показала рукой на шею, пошутила: мол, головы здесь давно не рубят.
Я показала, что вроде и не королева, чтобы участвовать в их народной французской забаве с гильотиной. Натали засмеялась.
Она хорошая, мой адвокат.
Я сама виновата, что оказалась в тюрьме. Устроила скандал, дебош, эпатаж.
Нанесла человеку телесные повреждения.
Сломала красивый венский стул, кощунственно использовав его как орудие.
И насчёт стула полностью признаю свою вину. Женщину в ярости от ротвейлера отличает только помада. Лёгкий ажурный стул разлетелся в щепки.
И невинная лесная нимфа у струй маленького фонтана, которую я столкнула, пострадала зря.
И соседи, которым я нанесла шок отборный русский брань , не должны были высовываться из-за своих занавесок, чтобы лучше видеть и слышать.
Но насчёт того, что тот, кого я слегка покалечила, человек поспорю.
Он явился на заседание несчастный, оскорблённый, в воротнике Шанца.
Я повредила ему, бедняжке, шею. Нанесла и физический, и моральный вред.
Только не человек он. Мразь! Гнида! Мерзкая тварь!
Но до него мы ещё дойдём.
Я выдохнула. Перевернула страницу. На чём я там остановилась?
На том, что в этой двухместной «палате» не так уж и плохо.
Чисто. Сухо. Тепло. Для меня, знающего о французской тюрьме, кроме «гильотины», «Бастилия» и «Узник замка Иф» даже уютно.
На стене расписание занятий. Французские власти великодушно позволяют оступившимся женщинам попробовать себя в качестве флориста, послушать проповедь, поиграть во дворе в петанк.
Я здесь седьмой день, и у меня уже есть маленькая библия в потёртой кожаной обложке, букетик сухоцветов, немного пахнущий лавандой, и синяк на коленке от большого металлического шара.
А ещё французско-русский разговорник подарок всё той же Натали.
Здесь никто не говорит даже на английском не то, что на русском, не говорит, не понимает. Где она взяла разговорник, не буду даже гадать,