Ричард Матесон Прятаться
© 1991 by Richard Matherson Hiding
© Константин Хотимченко, перевод с англ., 2025
https://vk.com/litskit
Перевод выполнен исключительно в ознакомительных целях и без извлечения экономической выгоды. Все права на произведение принадлежат владельцам авторских прав и их представителям.
Она никогда по-настоящему не понимала его; тонкие и чувствительные моменты настроения и потребности, которые, подобно коршуну, переносили его с одного состояния в другое.
Вечно меняющийся. Вечно уязвимый.
Но она пыталась понять, потому что любила его доброе сердце; как он с теплом обнимал ее тело сильными руками, когда они занимались любовью. Как он подарив ей застенчивую улыбку укрывал ее пледом, когда они вместе пили капучино в постели; как он мог заставить ее смеяться изображая невидимых животных, имитируя их голоса.
Они хихикали вместе.
А потом были утренние разговоры по пустякам, когда они голые и сонные сидели на полу, или устраивали вечеринки похожие на детский праздник для двоих; с экзотическими угощениями, пантомимными шляпами, придуманными сюжетами.
И хотя они были разными, она всегда пыталась понять его как человека, а ему были небезразличны ее чувства. Иногда, когда он спал, довольный как младенец под толстой шерстью одеяла, она сползала с кровати и смотрела на его картины на стене спальни; пернатые акварели, полные надежд. Окна в идеальные миры.
Хрупкие места.
Гектические сны, в йогуртовых тонах.
Она восхищалась его воображением. Его изысканной чувствительностью. Как он мог прикоснуться к поверхности или цвету и сказать ей, о чем она думает. Как он мог взять на руки кошку, и она превращалась в убаюканного наутилуса в его теплых руках; как ребенок, которого держит мать.
Именно поэтому она пожалела об их ссоре.
Она впервые повысила на него голос, а он сидел такой бледный, что казалось, его засыпало снегом или окатили водой. Он бесшумно соскользнул со своего утреннего места, оставив газету открытой, а капучино остывать.
Он поднялся по лестнице.
Это был последний раз, когда она его видела.
Он все еще был в доме. Но она не могла его найти. Она знала, что он там; чувствовала, что он где-то прячется. Горевал из-за размолвки. Исцеление от сиюминутной травмы может длиться долго.
Но он не позволял ей найти себя.
В редкие моменты, когда она искала, ей казалось, что она мельком видела его, мчащегося по изогнутым перилам из красного дерева наверху лестницы; мелькнула штанина брюк, уклонился локоть.
Однажды, через несколько дней после его исчезновения, она даже почувствовала в движении иронически вздернутый уголок его рта, фрагмент меланхолической улыбки. Неожиданно сладко защемило в груди. Вот он вторая половинка сердца.
Внезапно он исчез.
Недели превратились в месяцы, а она продолжала оставлять еду на белоснежной и стерильной кухне, чтобы поддержать его и дать ему понять, что все еще любит его. Она оставляла записки, сначала сердито требуя, чтобы он вышел. Но когда от них не было никакого толку, она стала бояться, что они только напоминают об их ссоре и вновь и вновь будоражат обиды.
Надеясь, что еще не слишком поздно, она начала оставлять нежные записки. Записки, в которых она говорила ему, что любит его, что будет ждать его столько сколько потребуется. Что ей очень жаль. Она просила прощения.
Ответа так и не последовало.
Но еда все равно исчезала, а тарелка, стакан для питья и столовое серебро всегда мылись после этого невидимыми руками. Тканевая салфетка никогда не пачкалась, а клетка "гингем" всегда приятно переливалась, напоминая мягкий узор из красных кирпичей.
Хотя другие никогда не слышали этого и, по сути, считали, что он просто ушел от нее к другой женщине, она часто сидела, завороженная звуками его пения, замаскированными деревом и штукатуркой, прекрасно проникающими сквозь стены.
Он пел часами, и его приглушенные арии были наполнены сладкой болью. Красиво и трагично одновременно. Она пыталась записать ангельскую скорбь, как доказательство того, что она не сошла