Топологема подразумевает такое место или местонахождение, в котором подвижно сосуществуют, самоорганизовываясь, различные места, порождающие неповторимое совмещение «мест» отдельной культуры. В исследовании показывается совместный способ существования, а также различные формы размещения (о-гораживания) в условиях определенной территориальности. Обосновывается действующий механизм «удвоения» социальности в культуре, который способствует организации социального пространства и редублированию образцов социального Другого. Рассматриваются особенности «гладкого» пространства России и топологическое значение архитектуры (дома) в ее освоении.
В исследовании показывается специфический способ коммуницирования в русском обществе, стимулирующий, с одной стороны, скопление «замороженных» знаков, а с другой обретение нового в «подражании» другим культурам. Выявляется специфика обращенности на Другое и удержание Собственного, при котором обнаруживается тенденция на рассеяние знаков. Показываются пространственные параметры формирования телесности и желания. Рассматривается феномен прикосновения как опространствление и определяется логика телесного взаимодействия в культуре. Описан характер «желания» в пространстве русского типа совместности и его трансформация либо в фантазматическую, либо в этическую направленность. В исследовании рассматриваются и топологически обосновываются две существенные модели этнического поведения человека. Первой модели соответствует не-полезность действия в согласии с закономерностями мира. Это поведение отличает юмор и трансгрессивность действия. Вторая модель поведения странничество, которой соответствуют учителя жизни, добровольно отстраняющиеся от покорения среды обитания. Кроме того, показывается, как логика «собирания» и «рассеяния», присущая самому социальному миру, дублируется языком и соответствует особому месту Логоса в культуре. А также раскрывается и обосновывается эффективность дативных конструкций в русском языке. Показывается специфика отношения к Другому, формирующая диалогичность и диаграмматичность культуры и языка. В связи с этим был также введен новый термин «топограмма», показывающий, что идеального совмещения во взаимодействии не существует, но оно происходит только в каких-то точках и может варьироваться в зависимости от контекстов взаимодействующих сторон.
Глава 1. Методологическое обоснование культурного воспроизводства
1.1. Топологическая мысль русских философов
настоящей работы является анализ культурного воспроизводства, осуществляемого в условиях определенным образом организованного или сложенного пространства, в рамках которого происходит формирование человеческих тел и способов их совместного поведения и говорения.
Рассмотрение «пространства» с точки зрения co-бытия поднимает, с одной стороны, вопрос о границах созидательного действия самого человека, а с другой вопрос о том, как местность выступает не только областью вмещения или размещения, но и по-мещения, областью «разбива» поместья (дома). Контуры ответа на первый срез проблемы мы находим в «философии поступка» М. Бахтина, а на второй в топологии П. Флоренского. По Бахтину, человеческая жизнь представляет собой активное вживание (поступок) в мир, при котором он не теряет ни себя до конца, ни «свое единственное место». «Вживанием осуществляется нечто, чего не было в предмете вживания, ни во мне до акта вживания, и этим осуществленным нечто обогащается бытие-событие, не остается равным себе» . Тем самым «вживающее» нахождение с Другим является творящим актом, действительным coбытием, а не пассивным совпадением с ним. Следовательно, находимость человека предполагает одновременно его вне-находимость, сохраняя за ним единственность и неповторимость его места. Без этого нет становления и нет жизни. Пассивное вживание, потеря себя и своего особого места не имеет ничего общего с ответственным актом-поступком отвлечения от себя или самоотречением. В самоотречении Я максимально активно реализует единственность своего места. Мир, где Я со своего места ответственно отрекаюсь от себя, не становится миром, где меня нет. Мир, откуда Я отрекся, уже не будет тем миром, где никогда меня не было, он принципиально иной.
Такое понимание «события» как «поступка» Бахтиным сходно с гуссерлевским понятием «переживания» (Erlebnis), имеющим не психологический смысл, но вместе с тем и отлично от него, поскольку содержит присущий русской традиции акцент на ответственности. Причем именно последнее обстоятельство позволяет утвердить значимость единственности места, из которого совершается действие. В определенной мере мы разделяем мнение зарубежных исследователей о том, что для Бахтина акт понимания феноменального мира ведет не внутрь, к узрению онтологической структуры собственного Я, а принципиально вовне. «Познание несет с собою непосредственный этический императив, ибо я нахожу себя не просто в-мире, как считает Хайдеггер, а в единственном месте этого мира, где по определению никто другой не может существовать» .
Дело обстоит таким образом, что в данной единственной точке, в которой Я теперь нахожусь, никто другой в единственном времени и единственном пространстве единственного бытия не находился. При этом всякий находится на единственном и неповторимом месте, всякое бытие единственно. Вокруг этой единственной точки располагается все единственное бытие единственным и неповторимым образом. «То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может» . Этот факт моего не-алиби в бытии, как его называет Бахтин, лежащий в основе самого конкретного и единственного долженствования поступка, не узнается и не познается мною, а единственным образом признается и утверждается. Это признание единственности моего участия в бытии есть действительная основа моего поступка и жизни в целом: я есмь действительный, незаменимый и потому должен осуществить свою единственность.