Хорошо, отыр. Если ты будешь мёртв, а Злой Царь жив, я приду к вам на помощь.
А если ты... как-нибудь потом... в эту ночь выльешь в огонь чашу вина для Лунг-отыра, его душа в стране мёртвых будет рада. И прости, что хотел тебя принести в жертву. Не чары меня ослепили своя же глупость.
Он резко повернулся, сбежал с вала, сел на коня и поехал к своим всадникам.
Ночь опустилась на руины Аркаима, на горы и холмы, на бескрайнюю степь. Белая луна среди звёздных стад. Белый ковыль, серебрящийся в её свете. Словно в нездешнее мёртвое царство перенесли боги своих воинов для невиданной битвы чтобы не опустошили вконец этого мира.
«Месяц-Велес, небесный пастух, солнце ночной нечисти, за кого же ты в эту ночь?» подумал росич. Бледный бог ничего не ответил. Лишь по-прежнему ярко светил с безоблачного неба, хорошо освещая воинам место битвы. И горели три костра два красных и один синий, напоминая о великих силах, готовых обратить это безмолвное белое царство в огненное пекло.
Два полумесяца вражеских войск недвижно стояли на равнине, явно поджидая кого-то. Вдруг одинокий воин с белым платком на копьё подъехал к валу:
Царевич Ардагаст! Царь Распараган желает говорить с тобой наедине.
Царевич западных росов и царь восточных неторопливо выехали
навстречу друг другу недалеко от юго-восточных ворот, степенно подняли правые руки в приветствии. На лице Распарагана была уже не обычная надменность, а тревога. На востоке в степи жутким хором выли волки.
Ардагаст, сынок! Одумайся, пока не поздно. Слышишь, в степи стучат колеса, гремят копыта, воют волки? Это мчатся колесницы Саухурона и его воинов, за ними волки бегут пожирать трупы.
Царевич прислушался. Да, шум боевых колесниц, знакомых ему по Индии, нельзя было ни с чем спутать. А Распараган продолжал:
Видишь, на севере что-то белое движется, само собой светится? Это Злой Царь скачет к гуннам. В его оружии сила Грома, в оружии Саухурона сила Солнца. Разве можно сражаться с ними земным оружием, можно ли второй раз убить мёртвых? Иди ко мне со своей дружиной, и мы возьмём вместе Аркаим. А глупые манжары пусть делают что хотят. Лучше всего пусть уходят, пока целы, к себе в леса.
Одумайся, отец! Давай вместе ударим на гуннов: я с городища, ты из степи. Главное, чтобы не было боя в самом Аркаиме.
Поздно, сынок, покачал головой царь. Неупокоенных царей уже не остановить.
А этих живых мертвецов нужно перебить, пока они все здесь. Как их можно убить, я знаю.
Если и можно, то мы, росы, не пойдём против Саухурона, защищавшего нас и наших праотцов. Это всё равно что пойти против богов и предков. И как можно променять славную битву, где наградой сила богов, на обычную? Честь росов этого не велит!
А мне честь росов велит в святую ночь воевать с нежитью и нечистью, а не за неё, отрезал Ардагаст. Прощай, царь, и пусть вина за кровь росов, что прольётся в эту ночь, будет на тебе, а не на мне. И царевич повернул коня к городищу.
Он успел снова подняться на внутренний вал, когда сарматы, гремя доспехами, устремились с криком «Мара!» на Аркаим. Почти сразу же с запада донёсся топот копыт, пронзительный свист стрел и клич «Тенгри!». Лучники на расплывшемся валу выпустили по стреле и быстро взобрались на не слишком крутой внешний вал.
Рога обоих полумесяцев, гуннского и сарматского, были направлены на четыре входа в городище, словно два огромных, чёрных, железнорогих быка с разбегу бодали священный город. Большая часть лесных воинов Ардагаста имела лишь луки и стрелы. Зато луки эти были гуннские большие, с костяными накладками. И немало закованных в железо воинов, ещё не доскакав до вала, рухнули наземь: кто оставшись без коня, а кто со стрелой в груди, пробившей панцирь или кольчугу. Конные дружинники обоих отыров в доспехах, с тяжёлыми копьями наперевес ждали врага во всех четырёх входах, как бы заткнув их железными пробками во много рядов.
На остриях рогов сарматского строя мчались колесницы Саухурона лёгкие, двухколёсные, каждая запряжена парой коней (две пары были лишь у царя). На каждой по два воина: лучник и возница. Колесниц было всего восемь, по четыре на каждом крыле. Царь в своём красном кафтане и золотой гривне был на левом фланге. Над его колесницей трепетал красный стяг со знаком Чёрного Солнца. Одеты мёртвые воины были подобно сарматам кафтаны, штаны, башлыки. Но вместо волос до плеч у каждого из-под башлыка выглядывала лишь одна длинная прядь, развевавшаяся на скаку, и эти пряди у всех были светлого или золотистого цвета, что давно уже стало необычным в здешних местах.
Манжары лишь посмеивались, глядя на таких противников. Ни мечей, ни кольчуг, ни шлемов, ни даже костяных панцирей, как у ненцев. Только бронзовые копья, топоры да короткие кинжалы. Луки большие, но простые, без изгибов, без накладок. Только и страха, что воины мёртвые. Так ведь Ардагаст объяснил: бить их копьями с осиновыми древками в сердце, отсекать головы, а после боя для верности сжечь тела, и больше не встанут неупокоенные. Да они, верно, ни верхом как следует ездить, ни с коня стрелять не умеют, а только со своих телег. Правда, жутковато было смотреть, как скачут, не издавая ни звука, колесничие и кони, как горят в ночи золотистым светом их копья и топоры.