Еды и воды становилось все меньше. Потом у нас закончились свечи. Слабый свет, исходящий от шахты лифта, стал нашей единственной связью с миром. Когда нужно было обработать рану или сделать чтото еще, подходили к шахте. Остальное время мы жили в темноте, на ощупь.
За это время я очень сильно отощал и заболел. Мне становилось то очень холодно, то очень жарко, постоянно кружилась голова. А когда я вставал на ноги, в глазах темнело, и я видел звезды. Мама говорила, что у меня лихорадка.
Но даже в таком состоянии я старался заботиться о сестре. Рассказывал ей разные истории, делал игрушки из
всего, что попадалось под руки: из дерева, кусков ткани, упаковок от еды. Я чувствовал свою ответственность. Мне хотелось защитить ее от всего мира и сделать так, чтобы она никогда не плакала. С каждым днем мне становилось хуже. Голова не соображала, все как в тумане, я старался поменьше двигаться. Аня не отходила от меня ни на шаг, я сжимал ее маленькую теплую ладошку и чувствовал, как она дрожит.
Мама давала мне какието таблетки, после них становилось немного получше, но ненадолго. Мне казалось, что я горю изнутри. Словно наш подвал провалился к центру земли и его подогревала лава, как мясо в печи. Мясо в печи Оно мне часто снилось. Вся еда мне часто снилась, есть хотелось всегда. Мой желудок, казалось, начал переваривать сам себя и сжался до размера грецкого ореха. Я мечтал не о мире на всей земле, а о запеченной картошечке с укропом и парном молоке сразу из-под коровы, которое приносила нам каждое утро бабушка в деревне.
Один раз мне приснился сон, что все закончилось и мы вышли на улицу. Там ярко светило солнце, перед магазином стояли люди с едой и цветами. Они встречали нас как героев. Затем мы всей семьей поехали к бабушке в деревню, я пил молоко прямо из бидона, рисовал на мольберте пейзажи, как нас учили в художественной школе. Я ведь ни разу так и не съездил на пленэр. Я был настолько счастлив, что не хотелось просыпаться. Маковое поле я рисовал очень долго, а когда закончил, мне захотелось показать рисунок родным. Я побежал в дом, но там никого не оказалось. Я искал их повсюду, но не мог найти.
Я вышел из дома, обернулся, а за мной стоял не бабушкин деревянный дом, а наш городской, разрушенный наполовину. Вместо залитого солнцем поля появился асфальт, пепел и куски кирпича. Мне захотелось кричать, но я не мог. Голос пропал, как в немом кино. Я начал щипать себя в надежде проснуться, но ничего не происходило. Я побежал в магазин, прошел мимо поваленных стеллажей, прошел на склад, спустился в подвал.
Там было пусто. Снова горел свет, электричество восстановили, повсюду валялись вещи, спальники, бутылки из-под воды. Лежали безжизненные тела тети Зои, дяди Гриши и его жены. Я пошел к тому месту, где жила наша семья. Скомканные спальники пустовали. Я ходил по коридорам, пытаясь найти когонибудь. Мои родные пропали. Я зашел в последний склад и остановился как вкопанный. На полу лежало мое тело, а на животе Анина игрушка из консервной банки, лягушонок Му.
Это так странно видеть себя со стороны: как будто сам себе не принадлежишь. Я смотрел на ссохшееся тело и открытые синие глаза, так похожие на мамины.
Меня очень сильно тянуло к телу, я попытался даже лечь на то же самое место, чтобы соединиться с ним. Но ничего не происходило, только пустота и полное отсутствие чувств. Даже нестерпимая боль и слабость незадолго до смерти казались сладкими и желанными ощущениями, потому что они были. А сейчас нет ничего, совсем.
В подвал спустились люди в форме и начали уносить тела на носилках. Когда они подняли мое тело, я попытался их остановить, но ничего не вышло. Они никак не реагировали на мои крики. Они кудато унесли мое тело вместе с игрушкой Ани. Их лица не выражали никаких эмоций. Я хотел пойти за ними, но не смог: ноги не слушались меня. Я кричал им вслед, пытался пройти через дверь, но ничего не получалось. Чтото держало меня внутри склада и не выпускало. До сих пор не выпускает.
Шли дни, недели, годы, десятилетия. На склад снова начали приходить люди. Но никто из них меня не видел. Ох, сколько раз я пытался с ними заговорить! Позже в этом помещении сделали холодильную камеру. Хорошо, что я не чувствую холода. Я видел, как строители штукатурили стены и устанавливали вот эти полки. Както одна девушка все же увидела меня. Я попытался заговорить с ней, но она закричала и убежала.
Я очень много думал о том, где сейчас мои родные, где сейчас Аня, все ли с ней в порядке. Думал, думал, думал Все мое существование это мысли. Я сам превратился в мысль.
Паша замолчал. Настя смотрела в одну точку, ее подбородок дрожал, колени сотрясала мелкая дрожь от холода, а руки начали синеть. Она старалась не разрыдаться, но по щеке предательски потекла слеза.
«Сложно даже представить, что он пережил. Он провел в одиночестве больше семидесяти лет! Какие мысли прокручивал раз за разом? Должно быть, ему очень грустно и одиноко».
Это ужасно Мне очень жаль. Настя перестала ощущать холод.
Я столько раз обдумывал те события, что уже кажется, как будто это все происходило не со мной. По сути, так и есть. Это происходило с парнем по имени Паша. А я больше не он. Я призрак. Никогда раньше в них не верил, пока сам им не стал. Паша посмотрел на свое прозрачное тело с отвращением.