Я прошу написать чехословак.
Нет такой национальности. Есть чехи, словаки Вы немец.
Я гражданин страны, в которой немцы находятся в национальном меньшинстве. Я гражданин Чехословакии.
Не могу понять вашей ненависти к немцам. Дорн отложил ручку. Посмотрите на себя, вы же стопроцентный ариец. Вы светловолосы, у вас правильные черты лица, вы голубоглазы, форма ушных раковин
Губы Гофмана исказила усмешка:
Я видел в своей жизни светловолосых, голубоглазых, с правильными чертами лица и точной геометрической формой ушной раковины стопроцентных евреев Не старайтесь навязать мне ваши партийные теории. Я интересовался. И могу сказать вам как врач они лженаучны, более того, невежественны.
Мы с вами, кажется, не занимаемся ревизией партийных доктрин. Тем более что мы находимся в этом отношении
в положении неравном для дискуссии. Я член национал-социалистской партии, вы, насколько мне известно, не принадлежите к ней. И стало быть, следующий вопрос ваша партийность?
Я приехал в Испанию, не принадлежа к какой бы то ни было партии. Если Бог даст мне вернуться на родину, я разделю убеждения тех, кто борется против вас.
Мы выполняем здесь, в Испании, свой долг, назовем его союзническим. Ведь и вы выполняли свой долг, назовем его гражданским, если угодно, гиппократовым вы врач и прибыли на поле брани исцелять раны. Но вы же судетский немец Неужели кровь молчит в вас?
Гофман не удостоил Дорна ни ответом, ни взглядом, только презрительно повел плечами.
Дорн выдержал паузу и заговорил снова:
Значит, я могу написать в своей препроводительной записке, что вы в душе коммунист. Но это явно неблагоприятно скажется на условиях вашего пребывания в лагере для перемешенных лиц.
Если это лагерь, где инструкторами испанцев, как и везде, где речь идет о физическом устранении инакомыслящих, вы, немцы, тогда я не завидую своей участи. Но тем не менее я не хочу лгать. Я не разделяю убеждений христианских демократов и социалистов. В их убеждениях слишком много слов и никакого конкретного и полезного дела. Они словно мертвые языки, которые существуют сами по себе. А я человек конкретного дела. Я врач. И если передо мной больной, я должен его спасти. Сейчас больна Европа. И я должен внести свой посильный вклад, чтобы спасти ее
В таком случае напоминаю один из гиппократовых постулатов не навреди. Вы не боитесь, Гофман, что такие люди, как вы или те, чьи убеждения вы не считаете пустопорожней социальной демагогией, могут навредить больной Европе, погубить ее Развязать войну, к примеру? И ваша пациентка, которой вы в прямом смысле слова отдаете свою кровь, умрет. Как тогда быть с вашей совестью лекаря?
Простите, не знаю вашего имени, Дорн наконец поймал на себе взгляд Гофмана. Скажите, вы читаете газеты? Кроме «Фолькишер беобахтер» и «Ангрифа» и прочего официоза рейха?
Если угодно, я регулярно читаю «Дейли мейл». «Вашингтон пост» порой попадается в руки. Я владею английским.
В таком случае Вы не обратили внимания, что сейчас, как никогда в истории, на политической арене много говорят? Это англичане за глаза называют свой парламент «говорильней». Сейчас в говорильню превратился весь мир. Все время кто-то с кем-то договаривается. Французы с англичанами, французы с русскими, русские с поляками, поляки с чехами, чехи с французами, французы опять с англичанами и дальше по замкнутому кругу Но никто никак при этом обилии разговоров не может договориться! Договориться! А ваш фюрер договаривается с себе подобными И вполне результативно. Подминают под сапог вермахта Гофман осекся.
Дорн сделал вид, что не заметил этого.
Обстоятельство, что слова фюрера не расходятся с делом и переговоры заканчиваются результативными договорами, говорит лишь о действенной ценности авторитарного режима. Плюрализм не приносит единства, а государство должно быть единым народом, территорией, программой и взглядами.
Доктрина Бисмарка. Но она оставалась прогрессивной, пока Бисмарк собирал по маркграфствам и курфюрстшествам единую Германию. Как только он возжелал чужого
Бисмарк вошел в Париж
где не было ни одной живой души. Его встретили презрением! Вас ждет та же судьба судьба всякого агрессора. И здесь, в Испании, вы убедитесь в этом, я надеюсь, очень скоро.
Видите ли, мягко сказал Дорн, у нас пока еще редки офицеры с университетским образованием. И если вам придется еще раз встретиться с кем-то из нас не будьте столь яростно откровенны. Это мой вам добрый совет. Потому что слова не всегда отражают истинные убеждения. Не так ли? И последнее: не страдаете ли вы какими-то инфекционными или наследственными заболеваниями?
Я здоров.
В таком случае все. Единственное, что я хотел бы добавить, прежде чем мы распрощаемся Запомните мое имя Роберт Дорн, оберштурмфюрер Дорн. Мир, как известно, удивительно тесен.
Гофмана посадили в «опель», рядом с шофером уселся молоденький солдат-испанец, который, как показалось Гофману, боялся собственного ружья. В темноте Гофман плохо различал дорогу, предместья Севильи остались далеко позади, впереди ни огонька. Солдатик то и дело ронял голову на плечо, впадая в дрему. Шофер снизил скорость Гофман напрягся: если тот уснет, он выхватит у солдата ружье, оглушит прикладом его и шофера, лишь бы не убить, и побежит туда, вперед, к республиканской зоне. Но шофер опять взбодрился, поехали быстрее.