По сути, материалы состояли из снимков двух застреленных овчарок с точным указанием места и очень приблизительным определением времени злодеяний. Приводились и данные о владельцах. Ни одно из животных не было последним утешением одинокой вдовы или поводырем слепого поэтому такому решительному противнику собак, как Тойер, прочитанное не показалось трагедией. На обложке узкой черновой тетради какой-то безымянный коллега написал, что там действовал отвратительный ублюдок. Во всяком случае, он так считал.
Шел дождь.
Интересно, неужели начнется настоящее половодье, как в девяносто четвертом? проговорил Штерн, обращаясь к сидевшим в кружок коллегам.
Сейчас мы выясним. Ведь мы хорошие детективы. Лейдиг позвонил в полицию охраны порядка на воде. Уровень Неккара понижается, объявил он вскоре. Таяние снегов в Шварцвальде закончилось. Уже снова можно ездить по набережной.
Это известие не обрадовало никого из четверых; оно лишь означало, что день станет окончательно скучным.
В девяносто четвертом у меня еще жил в Старом городе дядька, неожиданно сообщил Хафнер, хотя его никто не спрашивал. Сейчас он уже умер. Да, в девяносто четвертом мы незадолго до Рождества плыли на резиновой лодке по Нижней Неккарштрассе.
Все молчали.
Весело тогда было. При воспоминании о том половодье Хафнер просиял, словно ребенок, и это тронуло Тойера. Тогда я в первый раз попробовал грог.
А у него было обручальное кольцо на пальце? неожиданно спросил Лейдиг. Все понимали, что он имел в виду не дядьку Хафнера.
Нет. Штерн наморщил лоб, припоминая. Иначе я обязательно обратил бы на это внимание.
Тогда его не ждет дома бедная супруга, усмехнулся Лейдиг, обращаясь к кругу столов.
Тойер встал и прошелся взад-вперед; его правая нога затекла от долгого сидения и теперь побаливала.
Нет, это просто бред какой-то, проговорил он на ходу. Ну, скажите, пожалуйста, как можно вот так просто взять и свалиться в воду на первой неделе поста? Представьте себе: вот он идет куда-то или делает что-то там еще, скажем, ловит рыбу и вдруг шлепается в Неккар. Причем рыбу он удил в зимнем пальто, а главное ночью.
Без удочки, насколько нам известно, не без удовлетворения добавил Лейдиг.
Вообще-то я не знаю. Штерн был явно озадачен. Про ловлю рыбы он ничего не говорил. Вот только я думаю, что Зельтманн не прав. Если бы турчанка
сказала, что надо подождать, он наверняка посоветовал бы обратное.
Конечно. Тойер пожал плечами, точнее, он был в таком сумрачном настроении, что шевельнул лишь правым плечом, шевелить обоими было бы чересчур. У этих номенклатурных жеребцов так все и делается. Да, ничего тут не попишешь.
Но все-таки мы должны что-то предпринять! По сравнению с прежней своей кротостью Штерн только что не бурлил от гнева.
Точно, встанем в цепочку перед ратушей и будем петь песни протеста, засмеялся Лейдиг.
Мы могли бы, упорно гнул свою линию Штерн, немного прогуляться в выходные по Старому городу и поспрашивать тамошних жителей. Или это запрещено?
Ну вот! воскликнул Хафнер. Еще недавно я тут один среди вас был глупцом. Тойер хотел что-то возразить, но ему помешал властный жест его подчиненного. Я был глупцом, поскольку с самого начала утверждал, что это однозначно убийство. Теперь же кто-то покушается на мое свободное время. Как это понимать?
Ах, Хафнер, шеф группы раздраженно прижал кулаки к вискам, нажраться ты все равно успеешь.
Его слова заметно успокоили Хафнера.
Но ты все-таки прав, я вот все спрашиваю себя, станет ли человек надевать теплое пальто, если собирается свести счеты с жизнью, бросившись в ледяную воду. К тому же он был маленького роста. Чем человек ниже ростом, тем трудней ему случайно упасть с моста, перегнувшись через перила. Господи, да нам никто и не запрещает немного походить там, поспрашивать. Тойер ударил ладонью по столу, уколовшись при этом об острие карандаша. Если вы пойдете, то я с вами.
Иногда комиссар пытался хоть немного почувствовать вкус жизни, имитируя жизнерадостность.
Где- то совершенно в другом месте он отправляется в свою поездку. Небеса потемнели, но его это не огорчает. Нет, не только не огорчает, но даже радует. Хорошо! Темнота защитит, скроет его.
Он любит эти поездки, и специфический характер служебных командировок придает ему ощущение легкости, от которого уже трудно отказаться. Вот он, живой, настоящий, чувствует землю под ногами, ветер, овевающий лицо, и в то же время он невидим, его нет. На этот раз он будет преимущественно Дунканом, но сначала Макферсоном. И что вообще значат имя или фамилия, когда по бюрократическим критериям он вообще не существует? Нигде, ни в одном компьютере. Как будто он принадлежит к какому-то иному виду людей. В этом есть нечто изысканное, одиночество так изысканно.
Он едет быстро, но не слишком. Торопиться некуда, время у него есть. На подъезде к Лондону обычная пробка. Рядом стоит автофура. Напарник шофера курит и бросает бычки на дорогу. Он выходит и подбирает их. Неотесанный напарник пристыжен, но он, путешественник, дарит ему улыбку и наслаждается позором этого тупицы. Дорожный барбос, пожалуй, не забудет такой урок; разумеется, ему и в голову не придет, что мужик, убирающий с дороги чужие окурки, может оказаться не педантичным занудой, а кем-то еще. Но только он не кто-то еще. Он вообще другой, не такой, как все.