Его рука машинально выписала сбоку: «В 2 колонки», но губы неожиданно сложились дудкой: «Фью-ю!»
Он помолчал. Потом порывисто оторвал четвертушку и начертал:
И вдруг забормотал, как диккенсовский Джингель:
Тэкс. Тэкс!.. Я так и знал!.. Возможно, что придется отчалить. Ну что ж1 В Риме у меня шесть тысяч лир. Credito Italiano. Что? Шесть И, в сущности, я итальянский офицер! Да-с. Flnlta la comedia!
И, еще раз свистнув, двинул фуражку на затылок и бросился в дверь, с телеграммой и фельетоном.
Стойте! завопил я, опомнившись. Стойте! Какое Credito? Finito?! Что? Катастрофа?!
Но он исчез.
Хотел выбежать за ним но внезапно махнул рукой, вяло поморщился и сел на диванчик. Постойте, что меня мучит? Credito непонятное? Сутолока? Нет, не то Ах да. Голова. Второй день болит. Мешает. Голова! И вот тут, сейчас, холодок странный пробежал по спине. А через минуту наоборот: тело наполнилось сухим теплом, а лоб неприятный, влажный. В висках толчки. Простудился. Проклятый февральский туман! Лишь бы не заболеть Лишь бы не заболеть!..
Чужое все, но, значит, я привык за полтора месяца. Как хорошо после тумана. Дома. Утес и море в золотой раме. Книги в шкафу. Ковер на тахте шершавый, никак не уляжешься,
Беллетрист Юрий Слезкин сидел в шикарном кресле. Вообще все в комнате было шикарно, и поэтому Юра казался в ней каким-то диким диссонансом. Голова, оголенная тифом, была точь-в-точь описанная ТЬеном мальчишкина голова (яйцо, посыпанное перцем). Френч, молью обгрызенный, и под мышкой дыра. На ногах серые обмотки. Одна длинная, другая короткая. Во рту двухкопеечная трубка. В глазах страх с тоской в чехарду играют.
Что же те-перь бу-дет с на-ми? спросил я и не узнал своего голоса. После второго приступа он был слаб, тонок и надтреснут.
Что? Что?
Я повернулся на кровати и тоскливо глянул в окно, за которым тихо шевелились еще обнаженные ветви. Изумительное небо, чуть тронутое догорающей зарей, ответа, конечно, не дало. Промолчал и Слезкин, кивая обезображенной головой. Прошелестело платье в соседней комнате. Зашептал женский голос:
Сегодня ночью ингуши будут грабить город
Слезкин дернулся в кресле и поправил:
Не ингуши, а осетины. Не ночью, а завтра с утра.
Нервно отозвались флаконы за стеной.
Боже мой! Осетины?! Тогда это ужасно!
Ка-кая разница?
Как какая?! Впрочем, вы не знаете наших нравов. Ингуши когда грабят, то они грабят. А осетины грабят и убивают
Всех будут убивать? деловито спросил Слезкин, пыхтя зловонной трубочкой.
Ах, боже мой! Какой вы странный! Не всех Ну, кто вообще Впрочем, что ж это я! Забыла. Мы волнуем больного.
Прошумело платье. Хозяйка склонилась ко мне.
Я не вол-нуюсь
Пустяки, сухо отрезал Слезкин, пустяки!
Что? Пустяки?
Да это Осетины там и другое. Вздор. Он выпустил клуб дыма.
Изнуренный мозг вдруг запел:
Подотдел искусств откроем!
Это что такое?
Что?
Да вот подудел?
Ах нет. Под-от-дел!
Под?
Угу!
Почему под?
А это Видишь ли, он шевельнулся, есть отнаробраз, или обнаробраз. От. Понимаешь? А у него подотдел. Под. Понимаешь?!
Взметнулась хозяйка:
Ради бога, не говорите с ним! Опять бредить начнет
Вздор! строго сказал Юра. Вздор! И все эти мингрельцы, имери Как их? Просто дураки!
Ка-кие?
Просто бегают. Стреляют. В луну. Не будут грабить..
А что с нами? Бу-дет?
Пустяки. Мы откроем
Искусств?
Угу! Все будет. Изо. Лито. Фото. Тeo.
Не по-ни-маю.
Мишенька, не разговаривайте! Доктор
Потом объясню! Все будет! Я уж заведывал. Нам что? Мы аполитичны. Мы искусство!
А жить?
Деньги за ковер будем бросать!
За какой ковер?..
Ах, это у меня в том городишке, где я заведывал, ковер был на стене. Мы. бывало, с женой, как получим жалованье, за ковер деньги бросали. Тревожно было. Но ели. Ели хорошо. Паек.
А я?
Ты завлито будешь. Да.
Какой?
Мишуня! Я вас прошу!..
Мама! Мама!! Что мы будем делать?!
Строит Слезкин там. Наворачивает. Фото. Изо. Лито. Тео. Тeo. Изо. Лизо. Тизо. Громоздит фотографические ящики. Зачем? Лито литераторы. Несчастные мы! Изо. Физо. Ингуши сверкают глазами, скачут на конях. Ящики отнимают. Шум. В луну стреляют. Фельдшерица колет ноги камфарой: третий приступ!..
О-o! Что же будет?! Пустите меня! Я пойду, пойду, пойду
Молчите, Мишенька, милый, молчите!
После морфия исчезают ингуши. Колышется бархатная ночь. Божественным глазком светит лампадка и поет хрустальным голосом:
Ма-а-ма. Ма-а-ма!
Сидит в самом центре писатель и из хаоса лепит подотдел. Тео. Изо. Сизые актерские лица лезут на него и