Так сделай, по крайней мере, чтоб я смеялся, когда хочется плакать.
^ И этого не могу, отвечал царь, улыбаясь.
Так что же ты можешь, кормилец? спросил шут, подбоченясь.
Могу велеть тебя побить порядком и проморить голодом, чтоб ты не врал пустяков, сказал царь весело.
Можешь побить, а не можешь сделать, чтоб было не больно, когда бьют; можешь проморить голодом, а не можешь сделать, чтоб я ел и пил один за сотню, сказал шут. Невеликая же радость тебе, кормилец! Впрямь, я был дурак, что завидовал тебе, думая, что ты все можешь сделать, что захочешь! Твой сын Федька дал мне пять алтын: на, возьми, батько; может быть, тебе надобно более, нежели мне. Ты кормишь и поишь целые сотни дармоедов, а тебя никто не потчевает: я никого не кормлю, не пою, а меня же все потчевают даром. Шут протянул руку с деньгами.
Спасибо, Кирюшка! сказал царь, смеясь, мне не надобно денег.
Так что ж тебе надобно? спросил шут.
Мне ничего не надобно: я все имею, чего пожелаю, отвечал царь.
Так, стало быть, тебе и желать нечего и радоваться нельзя, когда получишь, чего хотелось! сказал шут, сложив руки крестом. Дурак я был, что завидовал тебе, думая, что ты, сидя один, размышляешь, чего бы захотеть да как бы достать; а после веселишься, когда получишь!
Царь призадумался и сказал про себя: «Недаром умные люди делают глупости, когда и дураки умно рассуждают». Потом, обратясь к шуту, примолвил:
А ты чего бы хотел?
Новую пару платья, такую, как ты подарил Сеньке Годунову, который вдвое глупее меня. Он всегда сердится, хоть его никто не бьет, напротив, сам бьет других; а я смеюсь, хоть меня все щиплют, как опаренную курицу. Хочу иметь коня с сбруей, чтоб разъезжать по Москве, как твой немец доктор, который чванится тем, что ему больные показывают язык; а мне так высовывают язык и здоровые. Хочу, чтоб ты дал мне вотчину, как князю Ваське Шуйскому. Не мудрено сгибать ему прямую спину, когда и мой горб гнется дугою перед тобой. Хочу, чтоб ты пожаловал меня стольником , как князя Тимошку Трубецкого, за вранье. Я заслужил более, потому что вру тебе втрое больше. Вот видишь, что я лучше всех твоих жалованных и так хочу
Постой, довольно, довольно! Радуйся же теперь, что ты многого желаешь. Не получишь ничего! сказал царь, принужденно улыбаясь.
Так подари хоть полтиной! сказал шут, протянув руку.
Царь взял со стола полтину и дал шуту.
Выторговал, выторговал! воскликнул Кирюшка, запрыгав по комнате. Послушай, отец родной, не гневайся, а твои бояре умнее тебя. Я у них выучился мастерски просить, а у тебя не хочу учиться бестолково давать. За твою полтину повторю тебе сказку, которую я сказал за гривну Ваньке Мстиславскому. Жила-была дойная корова; все нагибались перед и и, чтоб доить молоко, а она думала, что ей кланяются. Вот и вся недолга! Мы, бедные, обираем вас, богатых; веселимся на ваш счет и платим вам поклонами. Вот и ты грустишь от того, что тебе нечего и не у кого просить и не перед кем кланяться. Прощай, кормилец, пойду протру глаза твоей полтине, она у тебя, чай, прислепла в темном углу.
Шут поклонился и вышел. Борис Федорович посмотрел ему вслед и сказал про себя: «Вот как правда пробивается сквозь грубую оболочку дурачества. Право, этот шут счастлив! Если б мне было не стыдно самого себя я бы мог в тяжкие мои
минуты позавидовать Кирюшке!»
Борис Федорович прошелся несколько раз по комнате, потом сел за свой письменный стол и стал перебирать бумаги. Сторожевой постельник вошел в дверь, низко поклонился царю и сказал:
Боярин князь Василий Иванович Шуйский просит позволения бить челом тебе, великому государю, и переговорить о весьма важном деле, не терпящем отлагательства.
Проведи его ко мне, отвечал государь и продолжал перебирать бумаги.
Князь Василий Иванович вошел в палату, помолился, наклонился до земли царю и остановился возле дверей.
Что скажешь, князь Василий? спросил государь.
Великий государь, отвечал Шуйский, в народе носится весть ужасная. Будучи предан тебе душою, я поспешил к тебе с донесением. Распространились слухи, что царевич Димитрий Иванович жив!
Жив! воскликнул Борис, приподнявшись быстро со стула и побледнев, как полотно. Помолчав несколько, царь сказал: Князь Василий! подумал ли ты о своей голове?
Государь! я твой головою и животами, отвечал Шуйский, и без вины виноват, если усердие мое к извещению тебя о народных толках ты почитаешь виною. Но я готов целовать крест, что ни делом, ни волею не участвую в сем злом умысле и, услышав сегодня сию весть, тотчас поспешил к тебе, великому государю, чтоб действовать, как ты прикажешь.
Борис Федорович сел в кресла, принял спокойный вид и сказал:
Расскажи мне подробно, как и от кого ты услышал эту нелепую весть.
Боярин отвечал:
Именитый московский гость Федька Конев пришел ко мне и сказал: «Князь Василий Иванович! великая смута готовится Московскому государству. Мещанин Сенька Лукошин признался мне, что он был в царском кружале с стрелецким десятником Петрушкою Лукиным, углицким ямщиком Силкою Васильевым, пономарем Чудовского монастыря Леонтьем да дворовым человеком боярина Федора Никитича Романова Ванькою; там они говорили о всякой всячине, и пономарь Леонтий сказал им, что какой-то чернец дал горсть серебра нищим на паперти церкви Вознесенья и велел им молиться за царевича Димитрия Ивановича, примолвив, что он жив. Когда же стрелец Петрушка сказал, что это ложь, то какой-то молодой человек, сидевший на краю, бросил на стол горсть ефимков, примолвив: Чернец сказал правду, царевич Димитрий жив; пейте за его здоровье! Петрушка закричал слово и дело, но молодой человек ускользнул в толпе, а Петрушка, убоясь розыска, не объявил в Тайной об этом, а сказал только, что какой-то пьяница бранил тебя, государя». Гость Тараканов признался также Федьке Коневу, что сын его был на празднике в Александровской слободе, запил с приятелями и что навеселе крылошанин Чудова монастыря Мисаил Повадин сказал им также, что царевич Димитрий жив. Но где скрывается этот мнимый Димитрий, того никто не объявил. Вот все, что я знаю, и целую крест на этом. Как желаю спасения душе своей, так говорю тебе истину, великий государь!