(Все крестятся).
Стрелец. Вздор мелете, ребята! На Москве много праздных людей, врут, что попадет на язык, а кто слушает, так попадет в беду, как кур во щи. Вранье
Молодой человек в серой сибирке встал, оглянулся на все стороны и, приметив, что у дверей толпа народу, остановился, бросил горсть серебра на стол и сказал:
Чернец говорил правду. Пейте за здоровье Димитрия Ивановича! Собеседники остолбенели от удивления и страха.
Слово и дело! воскликнул стрелец, вскочил с своего места, чтоб поймать молодого человека в серой сибирке, но он уже был за дверьми. Ужасное восклицание «слово и дело!» произвело всеобщую тревогу: одни бросились к дверям, другие вскочили на скамьи, спрашивая: что такое, где виноватый? Но стрелец, возвратившись к своим товарищам, сказал:
Ушел! делать нечего,
ребята, а надобно объявить.
Мещанин (на ухо стрельцу). Кум, наживешь себе беды, а дела не будет! Ушел, так и концы в воду! Деньги я подобрал; поделимся и скажем, что какой-то удалец бранил царя и убежал, как ты закричал «слово и дело!» Тебя погладят по головке, нас не тронут, а денежки останутся в мошне.
Стрелец. А другие что скажут?
Пономарь. То же самое. Заварим кашу, так самим и придется расхлебывать. Не водись, брат, с тюрьмой да с приказной избой ! От запросов да вопросов недалеко до пытки. Ступай в приказ, а нас не мешай. Наше дело сторона. Мы ничего не слыхали и не видали.
К лавке подошел мещанин средних лет в смуром кафтане, снял шапку, поклонился низко купцу и сказал:
Челом бьем батюшке Федору Никитичу!
Ну, как поживаешь, все ли подобру-поздорову, сосед? промолвил в ответ купец, кивнув головою.
Все не счастливится, отец родной, сказал мещанин. Вот было срядился ехать в Углич за товаром, да приключилась беда, так и остался дома без работы.
Не гостил бы, брат, по кружалам, так не было бы и беды. Я слыхал, что ты сидел две недели в Приказе тайных дел и был допрашивай по «слову и делу».
Грех да беда на кого не живет, отвечал мещанин, тяжко вздохнув. Ах, отец родной, страшно и вспомнить!
Да как же вы выпустили-то молодца, который осмелился поносить святое царское имя? Видно, хмель подкосил вам ноги? Ведь вас было пятеро, а он один.
Стрелец Петрушка Лукин и погнался было за ним, да он ушел в тесноте. К тому ж и дело-то было в сумерки, сказал мещанин.
Да из чего ж этот озорник вздумал бранить царя? Как пришло это к речи? Уж, верно, вы сами как-нибудь да связались в побранку с молодцем или стали стращать? сказал купец.
Нет, батюшка, мы говорили про себя и даже
не видали его, а он сам вдруг взбеленился ни к селу, ни к городу, отвечал мещанин.
Что ж он говорил про царя? В чем упрекал его? спросил купец.
Виноват, грешный; прости батюшка, перед тобою не утаишь, сказал мещанин. От страху мы не сказали в приказе, что было говорено, да и спрашивали одного стрельца Петрушку, а нам только велено подтвердить допрос, и то однажды. Ох, родимой, страшно подумать, что сказал молодой парень в кружале; не то чтоб худое про царя, а дело великое.
Поди-ка со мной наверх да расскажи все, как было, сказал Федор Конев. Не бойся, говори правду; ты знаешь, что я не доведу тебя до беды, а разве вытащу из беды, когда можно. Мещанин низко поклонился купцу, и они пошли в верхнее жилье.
Чрез полчаса Федор Конев возвратился в лавку. Он был бледен, и на лице его приметно было смущение.
Ну, ступай с Богом домой, сказал он мещанину.
Да ведь я пришел к тебе за своим делом, отец родной, сказал мещанин, низко поклонясь. Твои обозы пойдут к городу Архангельску по первому зимнему пути: не дашь ли мне местечка, кормилец? Придется жене и детям сидеть зиму голодом, если ты не пособишь. Ведь я уже служил тебе во обозных приказчиках, и ты всегда оставался доволен.
Хорошо, хорошо, отвечал купец, теперь мне не досужно; приходи в другое время, в средине недели. Я дам тебе место.
Мещанин поклонился и пошел домой. Федор Конев сел на скамью и погрузился в думу.
В это время подошел к нему купец из Скорнячного ряда , Семен Ильич Тараканов, старинный Друг его и ровесник.
Что призадумался, кум? сказал Тараканов, ударив Конева по плечу. Слыхал ли ты вести?
Вести, какие? спросил торопливо Конев.
Говорят под рукою, будто царевич Димитрий Иванович не убит в Угличе, а цел и невредим.
Господи, воля твоя! Что ты говоришь, кум? Знаешь ли, что за это можно поплатиться головою? сказал Конев.
Ведь не я его убивал, не я и воскрешал, возразил Тараканов. Сын мой, Мишка, твой крестник, ходил к празднику в Александровскую слободу; там он загулял с приятелями, и за чарою меду крылошанин Чудова монастыря Мисаил Повадин, тот самый, которого дядя торговал в Железном ряду, сказал им за тайну, что царевич Димитрий жив.