Всех не перевешаешь! и пытался спеть «Орленок, орленок, взлети выше солнца»
Я переключил на московскую программу. Там пели и дергались две девицы, обритые наголо. Наверное, после тифа. Судя по кожаным одеяниям, комиссарши Я зевнул и выключил ящик. Пошел к соседям, но они тоже скучали. Валялись на кроватях и травили анекдоты. Куча потравленных анекдотов уже валялась на полу кверху лапками. А на лестнице корнет Гулькин, которого я хорошо знал еще по Ростову, занимался оральным сексом целовал даме ручку. Спать было еще рано и не с кем, поэтому я решил прогуляться по городу. В пункте обмена валюты разменял свои керенки и николаевские на местные штуки и вышел на улицу. В воздухе не пахло ничем. Потому что дурак Митька вылакал мой трофейный шампунь и теперь остался сидеть в гостиничной уборной, распространяя вкусный запах абрикосов.
На одном из зданий деловитые хмыри привычно меняли вывеску. Вместо Городской комитет Российской Коммунистической Партии Городской комитет Белогвардейской Коммунистической Партии. В синематографе Молодежный шла старая комедия Вождь краснопузых. Но идти в темноту зала не хотелось уж больно хорошим выдался вечер. В городском саду полковой оркестр играл вальс Амурские волны, и по бульварам прогуливались белые офицеры с рязанскими барышнями под ручку. На лавочке поручик Тюлькин, которого я хорошо знал еще по Гатчине, объяснялся в любви:
Я прошу вашей руки
Руки? удивленно морщилась барышня. Ты что, извращенец, что ли?
Поручик пытался обосновать свои претензии:
Я готов любить вас всю жизнь!
Не вынимая? недоверчиво уточняла девица.
Мальчишки-газетчики бойко торговали Вечерней Рязанью. Из любопытства я купил газету, сел на свободную скамейку и открыл номер, еще пахнущий типографской краской, беломорными бычками в томатном соусе и перегаром родных пепелищ. Титул газеты украшал орден Трудового Бело-сине-красного Знамени и орден Дензнак Почета, грудь редактора украшала медаль Мать твою Героиня и обильная шевелюра, а грудь редакторской секретарши не нуждалась ни в каких украшениях. Но, чу! легки на помине. В плавную мелодию вальса Амурские волны органично вплелась песня Любо, братцы, любо, и по улице пронеслась тачанка, набитая месивом смурных мужиков и зеленых чертей. Лошади закусывали удилами. Они были серые, в яблоках и плавленых сырках. Журналисты здешние, автоматически подумал я. Который день гуляют. А опытные рязанские барышни хором втянули носиками вечерний воздух, полезли в сумочки и аппетитно захрустели огурцами.
Я вспомнил, что тоже еще не ужинал и направился к ресторации Рязань. В зале было дымно, как на позиции после артподготовки. Громко стонали гитары и какие-то штатские с побитыми мордами. Прапорщик Филькин, которого я хорошо знал еще по Екатеринодару, окопался в кадке под фикусом и командовал сам себе:
Харчеметы, огонь!
Заняв столик, я кликнул официанта. Он принес водку и осетрину с большевистским душком. За соседним столиком моложавый полковник говорил комплименты томной, элегантной незнакомке:
Дорогая, у вас такие дивные, целомудренные глаза
Она кокетливо отмахивалась ручкой:
Да чего там глаза, ты еще моих сисек не видел!
Пр-родали Россию! Пр-родали, бубнил рядом поручик в расстегнутом кителе, размазывая по щекам Милки-Вэй. Молокосос, подумал я. Того гляди, замычит На подиуме вышагивали длинноногие, стройные дамы, демонстрируя импортное нижнее белье английские офицерские кальсоны с завязками и бязевые нижние рубахи. Одна из девиц, присев на краешек стула, изящно разматывала под музыку ажурные портянки.
После плотного ужина мне захотелось тишины и уединения. И я отправился побродить по территории кремля. Смеркалось. Среди старинных построек и развалин кто-то жутко подвывал. Там бродил призрак коммунизма. Я отмахнулся от него крестным знамением, и он рассерженно загремел цепями, потому что кроме цепей терять ему было нечего.
По скрипучей лесенке я поднялся на Соборную колокольню и оглядел окрестности. Передо мной раскинулась панорама освобожденного древнего города, сияющего огнями. Легкий ветерок освежил лицо и донес чью-то песню Любо, братцы, любо. Над заводскими микрорайонами полыхали зарницы катюш. Там начиналась очередная разборка. По Оке плыл седой туман и бульки от Петьки с Василь Иванычем. А за Окой по лесам и лугам удирали большевики, сверкая пятками в ярких лучах заходящего солнца. А может быть, это сверкали уже не пятки, а манящие купола московских церквей
Часть вторая
ПОХОД НА МОСКВУ
Полыхает гражданская война От темна до темна,
Много в поле тропинок,
Только Правда одна/Из советской народной песни/
Глава 1
НАПРАВЛЕНИЕ ГЛАВНОГО УДАРА
Из офицерского госпиталя, разместившегося в здании Рязанского медуниверситета, меня выписали с чувством явного и всеобщего облегчения. Только медсестра Нюська никак не могла расстаться то приклеиваясь, как старая жвачка, то повисая на шее и норовя измазать мундир растекшейся косметикой. Здесь же, в вестибюле, шла запись медичек в сестры, двоюродные сестры и племянницы милосердия. И институтки с плохо скрываемой завистью наблюдали бурную сцену прощания Нюськи. Наконец, мне удалось оторваться от нее, утешив дежурным потискиванием и обещанием писать письма. Нюська высморкала хлюпающий нос и принялась энергично махать мне вслед носовым платком, забрызгивая окружающих.