Он даже хорошенько не взглянул в лицо Ти-Суеви, а смотрел на его штаны, перетянутые ленточкой, на рубашку, где клочьями висела паутина. Потом протянул руку и снял со спины медвежонка такой же клок паутины и в ней черную гусеничку.
Паутину он сдунул, а гусеницу положил на ладонь.
Мерцая волосатыми кольцами, она поползла по ладони вверх. Он посадил ее на палец, она снова поползла, поднимая блестящую головку.
Это была подвижная тварь.
Нехорошо, сказал Сизов.
Он завернул гусеницу в бумажку, спрятал в шапку и посмотрел на деревья вокруг, послушал.
Ти-Суеви тоже послушал.
Лес потихоньку звенел, жаловался, тряслись на осинах листья. Но паутины здесь не было. Лишь кое-где сверкала она вдруг, как нож.
Там ее много, сказал Ти-Суеви.
Где? спросил Сизов.
Там.
Ти-Суеви показал в ту сторону, откуда недавно пришел, в самую глубину, где над лесом царили ели.
Сизов переложил винтовку с уставшего плеча на другое и пошел им навстречу.
А Ти-Суеви остался его ждать. Он слушал, как шумно ступает Сизов по валежнику, потом сел и поставил медвежонка меж ног.
Но ждать пришлось недолго. Вскоре вернулся Сизов. Он уже не трещал валежником, он шел осторожно, словно отходил от постели больного.
Пойдем скорей, сказал он.
И Ти-Суеви снова побежал. А Сизов пошел широким шагом, быстро.
Плохо нашему лесу, сказал он вдруг.
Очень плохо разве? спросил Ти-Суеви.
И тревога его была так велика, что ему захотелось плакать. Но он был мальчик и бежал, а на бегу трудно плакать. Потом еще мешал медвежонок, и рядом шел красноармеец Сизов.
Взгляд Сизова был беспокоен, веки пыльны, и в руке его дымилась цигарка. Когда же он успел закурить?
Ти-Суеви ждал, не скажет ли еще чего-нибудь красноармеец Сизов, потому что хотя он и молод, но все же старше Ти-Суеви и не годится младшему ни спрашивать первому, ни говорить.
Но Сизов долго шагал молча.
Страшный враг эта гусеница, сказал он наконец. Сам знаю! Я из уральской деревни, вместе с лесом рос и знаю страшная тварь! На двести верст вокруг обгложет ели, догола разденет лес. И упадет он. Спасать надо, если не поздно.
Сизов погасил в руке цигарку. Уже близко были ворота заставы.
Ти-Суеви спустил медвежонка на землю и тот вбежал в ворота, мимо часового, который посмеялся ему вслед.
А из ворот вышел начальник заставы, его лошадь шла за ним. Он был в форме лейтенанта с серебряной дорожкой на петлицах, в черных сапогах. О таких высоких и красивых сапогах никогда даже не мечтал Ти-Суеви.
Сизов подошел к лейтенанту и поставил ружье к ноге.
Лейтенант спросил его:
Давно сменился?
Давно, два часа назад,
товарищ лейтенант.
По какой дороге возвращался?
Шел через Фазанью падь, поднимался на Черную сопку.
Никого не встретил?
На участке никого не встретил, товарищ лейтенант. Но в лесу появилась паутина.
Сизов снял шапку и показал забившуюся в угол бумажки гусеницу.
Начальник внимательно разглядывал ее, точно каплю воды, держа на согнутой ладони.
И лошадь его тоже смотрела на гусеницу.
Я знаю эту дрянь по нашим лесам, по пермским. Хуже, чем совка для ржи, товарищ лейтенант, сказал Сизов.
Я тоже знаю. Да, опасная дрянь! Еще третьего дня я заметил ее на еловой просеке и сообщил уже в город. Примем меры. А сейчас пойдем со мной, Сизов, сказал лейтенант.
Он ушел вперед, немного согнувшись.
И лошадь его пошла за ним. Стремена ее цеплялись за ветки, и бока ее были мокры от пота.
А Ти-Суеви остался один у ворот заставы. Никто ни Сизов, ни начальник не предложил ему сегодня яблока. Никто не попросил поиграть с Личиком, которого дневальный уже привязал к кольцу.
Но Ти-Суеви все стоял, размышляя об этих людях с удивлением. Кто же больше их любит этот лес, если даже о паутине думают они и говорят друг другу!
И больше чем когда-либо Ти-Суеви хотелось сегодня войти во двор заставы, где посредине стояла деревянная вышка. Давно когда-то лесники наблюдали с нее пожары. Она разрушилась, доски на ней покрылись оранжевым мхом, но и теперь, поднявшись на верхушку, можно видеть далеко кругом. Можно видеть, как на мысах закипают под ветром леса, можно видеть море.
И иногда Ти-Суеви это видел. Но не всегда взбирался он на вышку, а шел в дом к красноармейцам, в уголок, который они называли «Ленинским». Там был мягкий диван тоже старый. Но Ти-Суеви он казался странной вещью маленьким чудовищем, набившим свое брюхо морской травой и железом. И Ти-Суеви подолгу глядел на него, не решаясь присесть. Ведь он никогда в жизни не сидел на мягком!
Он сидит на глиняных нарах, а спит на циновке и кладет под голову подушку, набитую жесткой мякиной.
Но вот и ворота заставы закрылись, не видно стало двора и вышки, не на что больше смотреть.
И Ти-Суеви начал спускаться к морю.
Да, долог был этот весенний день! Долог! Но и он кончался.
Удлинялись тени. В океане к закату поднималась зыбь, и светлый вечер опускался на беспокойную воду.
Ти-Суеви посмотрел на небо, ставшее зеленым, В нем еще не было ни одной звезды. Но и орланы уже не стояли там.
Где же Натка? Наверное, Лимчико на пустом кунгасе отвез ее в Малый Тазгоу, домой.