Этот шаг стоил ей трещины в ребре. Стоил мне спокойствия.
Я сжимаю кулаки, и бумаги под моей ладонью хрустят. Внутри меня бурлит ярость, но направлена она не на неё, а на себя. Я должен был всё предусмотреть, я обязан был успеть.
Но она тоже должна понять. В стае нет «если». Нет «можно». Есть приказ альфы. Есть порядок. И я обязан этот порядок держать. Даже если для этого приходится быть жестоким с той, кого люблю.
В дверь стук. Не требовательный осторожный. Но уважительный.
Я даже не поднимаю головы. Знаю, кто это.
Входи, говорю ровно. Голос звучит холодно, но внутри всё клокочет.
Брендон заходит тихо. Закрывает за собой. Ждет. Не садится. Откладываю документы в сторону. Всё равно не читал ни слова.
Новости уже дошли до всех, говорит он наконец. Щенки рассказали.
Я молчу.
Стая впечатлена.
Тихая пауза. Он выбирает слова.
Омега, бросившаяся защищать чужих детей Это запомнится.
Я поднимаю глаза. Медленно. Жестко.
Ты хочешь, чтобы я похвалил её?
Он выдерживает мой взгляд. Не опускает глаза.
Я говорю, как есть. Даже те, кто раньше сомневался сейчас уважают её.
У меня напрягается челюсть. Вижу перед собой ту сцену снова. Перед глазами всё ещё она. Одна. В кольце волков. Рычит, кидается, получает удар. А я опоздал. На этот проклятый миг.
Щенки хотят её увидеть, говорит Брендон. Спасибо сказать.
Нет, мой голос срывается ниже обычного. Сейчас нет.
Подхожу к столу. Ладони на дереве, пальцы врезаются, будто хочу сломать к чёрту эту поверхность. Дышу медленно, но каждый вдох как нож в лёгких.
Я не позволю, чтобы её выходку приняли за подвиг, выдавливаю. Нарушила приказ и точка.
Брендон молчит. Смотрит внимательно. Слишком хорошо знает меня, чтобы не заметить то, что прячу.
Она спасла их, тихо напоминает.
И едва не погибла, взрываюсь. Одна. Без прикрытия. В лесу, которого не знала. Против тех, кто сильнее её.
Слова жгут горло. Я замираю. Тишина давит, и только тогда выдыхаю:
Я пришёл поздно.
Эта фраза прожигает изнутри. Выпрямляюсь, провожу ладонью по лицу, но бесполезно картинка никуда не уходит. Её крик, кровь, чужие лапы на ней.
Я сглатываю, слова застревают. Голос срывается, будто чужой. Я впервые испугался, Брендон.
Глаза режет, но не моргаю. Пусть видит. Пусть знает: альфа может расколоться, если под ударом его пара.
Внутри рвёт зверь. Волк воет, рвётся наружу, требует крови за её слёзы. Я держу его но пальцы дрожат, суставы хрустят, потому что удерживать такое всё равно что пытаться остановить шторм голыми руками.
Брендон молчит. Стоит прямо, взгляд твёрдый. Не жалеет. Уважает.
Когда увидел её как она лежала, как чужой вцепился в неё выдыхаю рывком. Я не знал, дышит ли она. Не знал, успел ли.
Тишина гудит, давит. Даже тиканье часов режет слух. Волк внутри снова рычит глухо, низко, так что грудь отзывается вибрацией.
Я будущий альфа, слова звучат сухо. Мне нельзя терять контроль. Нельзя срываться. Но когда это касается её срываюсь, сжимаю кулаки до боли, ногти впиваются в ладони. Я теряю всё.
Брендон делает шаг ближе. Его ладонь ложится на плечо тяжело, уверенно, будто фиксирует меня в этом мире.
Ты не потерял, говорит он спокойно. Ты спас.
Я молчу, потому что не ощущаю себя спасителем.
А если бы не она, говорит он, дети могли бы не вернуться. Ты это тоже знаешь.
Я киваю. Один раз.
Но и они должны знать, говорю я жёстко, будто ставлю точку, она выжила не потому что пошла против приказа. А потому что я пришёл. Потому что стая встала за неё. Потому что порядок сработал.
Понимаю, отвечает Брендон тише, чем обычно. И уходит, не дожидаясь, пока я скажу ещё хоть слово. Кивает, закрывает за собой дверь, оставляя меня один на один с собственным гулом.
Два часа тянутся вязко. Достаточно, чтобы она улеглась и остыла. Но мало, чтобы я перестал чувствовать, как под кожей дрожит злость и вместе с ней страх, что мог потерять её.
Захожу в спальню. В руках поднос: бульон, хлеб, таблетки. Ничего лишнего. Всё, что нужно, чтобы она встала на ноги. Чтобы тело восстановилось, а силы вернулись.
Белла лежит спиной ко мне. Покрывало сползло до талии, плечи открыты. На коже царапины, синяки, следы, оставленные
чужими руками. Смотрю и внутри всё снова тянется в оскал.
Я ставлю поднос на тумбочку. Сажусь рядом, на край стула. Двигаюсь тихо, без суеты.
Белла, произношу мягко. Но без тепла. В голосе только необходимость. Тебе нужно поесть.
Она молчит. Лежит спиной. Дышит ровно. Но я знаю слышит каждое слово. Просто не отвечает. Упрямо. По-детски. Как будто это единственный способ показать: обиделась. Не на мелочь по-настоящему.
И в этом молчании будто клеймом горит: «Ты меня предал».
В груди тянет неприятно, вязко. Я был рядом. Я спас. Но для неё этого мало. Для неё я всё равно тот, кто сделал больно.
Смотрю на неё. Маленькая, упрямая, храбрая. Одна бросилась в самое пекло, выстояла. А теперь отворачивается, словно я враг.
Она не простит сразу. Я это понимаю. Потому что я был жёстким.
Я не собираюсь уговаривать, голос у меня выходит сдержанный, но с нажимом.
Я не хочу, бурчит она в подушку. С злостью. Почти как девчонка, у которой забрали игрушку.