2.2. «Кантианство без трансцендентального субъекта»
Запрет на женщин, что «рядом», «вблизи», на тех, которые родственно близки, и обязательство отдавать их «на сторону» мужчинам, отдаленным в кровнородственной цепочке, это модель расширяющейся группы. Каждый брак делает невозможным ряд других брачных союзов в следующем ближайшем поколении. Эти структурные формы родства для Леви-Стросса не просто и не только эвристические модели, подкрепленные опытом. Они по- настоящему онтологичны, ибо предстают как разнообразные продукты общего врожденного психического оснащения человечества. Как антропологические феномены, проиллюстрированные на разном материале, они не что иное, как инвариантные формы все того же «человеческого духа».
Структурализм Леви-Стросса, по словам Поля Рикёра, это «кантианство без трансцендентального субъекта». Бессознательное (кантианского, но не фрейдистского типа), образованное категориями, выступает в виде матрицы для всех прочих структур. История лишена какого бы то ни была смысла, цели нет ни в ней, ни вне ее. Не люди, а бессознательные структуры, по сути, правят в ней, декларируемые цели всего лишь видимость. Говорить о прогрессе, глобально направляющем человеческую историю, также бессмысленно, ибо у каждой «исторической зоны» есть свой путь следования и отличная от других «кодификация того, что сначала, а что потом». Инновационные процессы в истории весьма сомнительны. Более того, есть, по Леви-Строссу, «холодные общества», равнодушные к эволюции, сохраняющие условия жизни неизменными, и есть «горячие общества» с мобильным образом жизни. Симпатии французского философа на стороне первого: жизнь примитивных людей, ненарушающих гармонию с природой, более естественна и аутентична, чем жизнь цивилизованных обществ («Печальные тропики», 1955). Поведение человека регулируется немногими формальными нормами. История
напоминает шахматную игру: различные комбинации шахматных фигур на доске могут показаться постороннему наблюдателю, не знакомому с правилами игры, произвольными и «новыми». Иначе относится к делу игрок. Так структуралисты пытаются освоить изначальные правила «человеческого духа», структурируя не только социальные конфигурации, но и ментальные продукты.
2.3. Структура мифа
Не произвольную фантазию, а логико-формальную структуру увидел Леви-Стросс в мифах, классифицирующих и осмысляющих феномены. Выяснив их синтаксическую организацию и разделив на бинарные группы, конъюнктивные и оппозитивные (герой и жертва, друг и враг, отец и мать, жесткое и мягкое), он группирует мифы, принадлежащие разным обществам и культурам не по содержанию, а согласно системе аксиом и постулатов. Последние составляют «лучший из возможных кодексов, дающий смысл бессознательному, внутренне присущему духу, обществам и культурам, выбранным из тех, что наиболее отдалены друг от друга».
Следовательно, логика мифов «имманентна самой мифологии, а мифические схемы дают представление об абсолютных объектах». Мы намереваемся, писал Леви-Стросс, показать «не то, что люди думают о мифах, а то, как мифы думают о людях без их ведома... И, может быть, еще важнее отодвинуться от всего субъективного, чтобы понять, что мифы, в определенном смысле, обмениваются мыслями между собой».
Небольшое число простых принципов, внедренных в сложный комплекс обычаев и нравов, с первого взгляда абсурдных, дают в итоге осмысленную систему. Человеческий дух очевидным образом детерминирован мифическими структурами. Собрать их воедино, составить инвентарь ментальных поясов и ограждений необходимо, по мнению автора «Элементарных структур родства», чтобы понять суетность иллюзий относительно свободы.
3. МИШЕЛЬ ФУКО И СТРУКТУРАЛИЗМ В ИСТОРИИ
3.1. «Эпистемические структуры» и «дискурсивные практики»
Классическая эпоха от Декарта до Просвещения называется веком Разума. Однако его можно назвать еще и веком репрессивного Разума, ибо рациональное постоянно находилось под угрозой карикатурно рационального. Разум прячет безумных за решетки, а «иные» способы бытия оказываются под запретом. Ренессансный мир и те формы слабоумия, которые Фуко наблюдает с начала XIX века, дают разные формы сигнификативного единства. История безумия показывает исторически конкретное единство обозначения, т. е. те пределы, в которых люди того или иного исторического периода мыслят, понимают, оценивают.
Структуралистский метод в применении к истории подводит Фуко к мысли, что прогресса, который чудится западному человеку, в его развитии на самом деле нет. Смысла в истории также нет, как нет и конечных целей. Что же касается истории культуры, то ее формируют «эпистемические структуры» (или эпистемы), действующие на бессознательном уровне и качественно определяющие разные области знания. Культура типизируется
именно на базе ее эпистемической структуры, которую историограф выделяет при помощи дискурсивных практик. Последние, в свою очередь, образуются благодаря определенному набору знаков, способу, каким вырезана некоторая область знания.
«Когда я говорю об эпистемах, пишет Фуко, я имею в виду систему всех отношений, существующих в данную эпоху между разными областями знания. Имею в виду факт, например, что математика на определенном этапе стала использоваться для физических исследований, что лингвистику, или семиологию, науку о знаках, использовала биология (для генетической записи), что теория эволюции стала моделью для историков, психологов, социологов в XIX веке». Науку, изучающую эти дискурсы и эпистемы, Фуко называет археологией знания. Термин «археология» говорит о том, что здесь и речи нет о прогрессе и континуальности истории, есть лишь дискретно утверждающиеся и уходящие в небытие эпистемы.