Нет, это дело не для них. Меннер хорош в военном. Якубович да, пожалуй, при разборе улик Якубович на высоте. А все-таки, где яд, кинжал, револьвер, серная кислота, там Сема незаменим. Он вам и народную мудрость зажарит, он и стишок скажет, он и Грушеньку, и Настасью Филипповну запустит.
Достоевского знает, как сенатские решения, с уважением подтвердил Фомин.
Если на антеллигентных присяжных, да со слезой, никто, как Сема. Разве из Москвы Керженцова выпишут.
Керженцев меньше, чем за пять, не приедет. Ему на славу наплевать. Il sen fiche.
Ну, и три возьмет. С Ляховского всего две тысячи содрал.
Позвольте, ведь это когда было? De lhistoire ancienne. Теперь, Григорий Иванович, цены не те.
А вот помяните мое слово, Семе достанется дело, и он выиграет, как захочет.
Оратор Божьей милостью
Да, только ужасно любит «нашего могучего русского языка»
Фомин сделал ему знак глазами. В гостиную вошла Муся, дочь Кременецкого, очень хорошенькая двадцатилетняя блондинка в модной короткой robe chemise розового шелка, открывавшей почти до колен ноги в серебряных туфлях и в чулках телесного цвета. Фомин звякнул по-военному шпорами и зажмурил от восхищения глаза.
Мария Семеновна, pour Dieu, pour Dieu, чья это creation, сказал он, неожиданно картавя. Какая прелесть!..
Муся, не отвечая, повернула выключатель, зажгла люстру на все лампочки и подошла к зеркалу.
«Какой сладенький голосок, подумала она. И надоели его французские фразы»
У нее был дурной день. Накануне, часов в десять вечера, она возвращалась домой пешком (ее только недавно стали отпускать из дома одну); к ней пристал какой-то господин и долго с шуточками вполголоса преследовал ее по пустынной набережной, так что ей стало страшно. Она «сделала каменное лицо» и зашагала быстрее. Господин наконец отстал. И вдруг, когда его шаги замолкли далеко позади нее, ей мучительно захотелось пойти с ним в таинственное место, куда он мог ее повести, захотелось
узнать, что будет, испытать то страшное, что он с ней сделает Она плохо спала, у нее были во сне видения, в которых она не созналась бы никому на свете. Встала она, как всегда, в двенадцатом часу. Днем то разучивала «Баркароллу» Чайковского, то читала знакомый наизусть роман Колетт, то представляла себе, как пройдет для нее вечер. Впрочем, от этого приема Муся ничего почти не ожидала.
Который час? спросила она, не оборачиваясь и поправляя прядь только что завитых волос. «Лучше было бы розу в волосы», подумала она.
Фомин с удовольствием взглянул на простые черные часы, которые он стал носить на браслете, надев военный мундир.
Neuf heures tapant, ответил он, незаметно оглядывая и себя через плечо Марии Семеновны. Он очень себе нравился в мундире. В зеркале отразилась фигура входившего Кременецкого. Он ласково потрепал дочь по щеке и сказал рассеянно: «Молодцом, молодцом Очень славное платьице» Никонов и Фомин улыбались. Семен Исидорович дружески с ними поздоровался.
Ранний гость вдвойне дорог Благодарствуйте, сказал он (Кременецкий любил это слово).
Мы о деле Фишера толковали, Семен Исидорович, сказал Фомин. Верно, вам придется защищать?
Беспокойство промелькнуло по лицу адвоката.
Почему вы думаете? быстро спросил он. Я давеча читал Будет, кажется, интересное дельце.
По-моему, не может быть сомнений в том, что убил Загряцкий, сказал Никонов. Все улики против него.
Кременецкий и Фомин стали возражать. Газеты говорят о Загряцком, но настоящих улик нет.
Дело ведет наш милейший Николай Петрович Яценко, очень дельный следователь, сказал Кременецкий. Он у нас нынче будет, жаль, что нельзя взять его за бока.
Le secret professionnel, торжественно произнес Фомин, поднимая указательный палец кверху.
Когда выпьет крюшонцу, забудет про secret professionnel.
Ну, он питух не из важнецких. Другой, когда выпьет, забудет, как маму звали, сказал Семен Исидорович.
XI
Надеюсь, вы теперь будете знать к нам дорогу, сказал Кременецкий. Он с давних пор неизменно говорил эту фразу всем более или менее почетным гостям, впервые появлявшимся у него в доме. Но обычно он говорил ее в конце вечера, при их уходе, а теперь сказал в рассеянности, глядя в сторону передней, откуда появился еще гость. На лице у адвоката промелькнуло неудовольствие: гость был серовато-почетный, член редакции журнала «Русский ум», но явился он на вечер в пиджаке и в мягком воротничке. «Нет, все-таки мало у нас европейцев», подумал Кременецкий.
Я не знал, что у вас парадный прием, сказал гость со смущенной улыбкой. Уж вы меня, ради Бога, извините
Ну, вот, Василий Степанович, какой вздор! ответил хозяин, смеясь и пожимая обеими руками руку гостя. Вы, конечно, знакомы?.. Ну-с, что скажете хорошенького?
Хорошенького словно и мало, судя по последним газетам
Вздор, вздор!.. Помните у Чехова: через двести триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасна Кременецкий выпустил руку гостя. Вот что, судари вы мои, я здесь на часах и отойти никак не смею. А вам советую проследовать туда, к моей жене, и потребовать у нее чашку горячего чаю. Там больше молодежь, поэты есть, сказал он, закрывая глаза, с выражением шутливого ужаса. Василий Степанович, вы свой человек Доктор, пожалуйста