Не встречая сопротивления, оппонент заводил себя. Это был осознанный сигнал тем, кто думал так же, как и он.
Одна паршивая овца все стадо загубит, как-то вяло подумал Тимофей и тут же возмутился собственной вялостью.
Помоги мне подняться, сказал он Залогину.
Рано, сказал Залогин. Нужно подождать, пока совсем стемнеет.
Не хочу ждать, сказал Тимофей. Я сверну ему башку сейчас.
Из темноты хрюкнул язвительный смешок:
А по дороге не усрешься?
Щелкнул нож.
Лежи, комод. Тимофей узнал голос круглоголового. Это мой клиент. У меня с ним давний незаконченный разговор я и разберусь.
Залогин дернулся следом, но Тимофей удержал:
Не мешай. Может, человек в самом деле мечтал об этой минуте.
Да ты что, кореш! перепугался оппонент и вскочил на ноги. Да ведь мы
Послышалось сопение, короткое ой! и (сквозь пальцы, зажимающие рот) угасающее о! о-о
Круглоголовый вернулся на место, щелчком закрыл нож. Сказал:
Даже не знаю, зачем я его забрал Ведь известно же: какой человек такой и нож. Он помолчал; может быть, ожидал какой-нибудь реплики, но вокруг не было ни звука. Одно скажу, добавил он, это я не от жадности. Это от бедности, от нищеты нашей. От трудного детства
Он улегся на бок, повернулся на другой. Сказал Залогину:
Слышь, парень? Если что буди. Подсоблю.
Залогин смотрел на звезду в просвете между досками, пытался думать и не мог. Голова была пустой; сколько ни шарь ни одной мысли. Жизнь была простой, и смерть была простой, и наверное никто бы не смог ему сказать, где заканчивается одна и начинается другая.
Если не знаешь, как быть, нужно либо ложиться спать, либо действовать, рассудил Залогин и поднялся. Ростом он не вышел; дотянуться до досок мог, но чтобы аккуратно выдавить их и выбраться наружу под ноги нужна была подпора. Либо чтобы кто-нибудь подсадил.
Далеко собрался? спросил Тимофей.
За водой,
товарищ комод.
Отставить.
Вы можете не дожить до утра, товарищ комод.
Дотерплю.
Может быть, вы могли б дотерпеть и дольше, но жизни не хватит: кровь у вас сгустилась.
Тимофей задумался, но ничего вытащить из памяти не смог: Залогин использовал незнакомые ему понятия.
Это как же?
Когда я перевязывал вас в первый раз, еще на пригорке, я уже тогда заметил, что кровь у вас повредилась. Она была вязкой и почти не текла.
У меня всегда была отличная сворачиваемость.
Поэтому вы и живы, товарищ комод. Будь у вас сворачиваемость похуже кровь бы вытекла вся за несколько минут. Но этого не случилось рана успела схватиться. А густеть кровь стала уже потом.
Отчего?
Откуда мне знать? я не доктор.
Не доктор, а про сгущение рассуждаешь.
Так ведь я не слепой. Я что не видел, как кровь из ран течет?
Тимофей опять помолчал. Ему и самому не нравилось его состояние. Не физическое; ранение тяжелое, понятно, что телу худо; нет ему не нравилось то, что происходило с его душой. Она стала как бы скованной. Из-за этой несвободы он утратил непосредственность, способность напрямую отвечать на внешние воздействия. Перед любой фразой и уж тем более поступком он должен был сначала вспомнить, как бы поступил на его месте тот, прежний Тимофей Егоров, и только затем произносил эти слова, слова того Тимофея Егорова. Если сказать проще, он был плохой копией (плохим двойником) Тимофея Егорова и это ему не нравилось.
Это как же ты уже успел поменять мне повязку?
Так точно.
Я все время хотел что-то у него спросить, вспомнил Тимофей, вспомнил поверхностно и как бы обреченно, зная наперед, что вспомнить все равно не удастся, но вопрос открылся ему неожиданно легко.
Все хотел спросить: у меня сквозная рана?
Нет, товарищ комод. Пулю придется искать, когда доберемся до госпиталя.
Искать не придется, сказал Тимофей. Я знаю, где она.
Каким образом?
Я ее чувствую. Вот здесь в спине, между ребрами. Как ни повернешься давит. Тимофей вздохнул. Совсем перестал соображать. Такая простая мысль, все рядом
А как же решим насчет воды?
Никак. Дотерплю до утра.
Не дотерпите, товарищ комод. Это ведь природа. Динамику процесса силой воли не повернешь.
Ты меня не знаешь, Залогин. К твоему сведению, сейчас я чувствую себя куда лучше, чем когда очнулся.
Залогин замер. Это ведь подарок смерти: перед тем, как забрать человека, она дарит ему облегчение и покой. Говорят, объяснение этому простое: цепляясь за жизнь, тело в инстинктивном усилии бросает на кон все силы, которые в нем остались, до последней капли. Досуха. И у него получается! Как Мюнхгаузен, который вырвал себя за волосы из смертоносной трясины, тело возносится до состояния, которое бывало у него в лучшие минуты жизни, когда не только ничего не болело, но тело было таким легчайшим, воздушным, словно вообще переставало существовать. Вот так костер, перед тем, как окончательно погаснуть, озаряет окружающее пространство неожиданной вспышкой, чтобы, как фотограф, запечатлеть его в памяти, и в следующее мгновение гаснет. Все. Тьма.
Есть альтернатива, товарищ комод. Может быть, вас удастся спасти, если вы будете пить мочу.
Не понял.
А чего тут непонятного? Помочитесь в фуражку и выпьете. Хоть какая-то компенсация. И шанс, что плазма, которая находится в моче, своей энергетикой хоть на сколько-то стимульнет кровь.