Не знаю, насколько эти мысли способны утешить людей. Невольно по их поводу припоминаешь то место из последней драмы Метерлинка «Мария Магдалина», где после чтения Силаном письма Лонгина, утешавшего его когда-то философскими доводами в потере сына и теперь безутешно оплакивающего своего сына, вдруг за сценой раздаются слова: «Блаженны нищие» которые никаких доводов не содержат, но всех действительно утешают. Может быть, разум никогда не найдет слов утешения, которые подсказать может только любовь, но как знаменательно, что Метерлинк этот баловень судьбы и любимец культуры всю тайну смерти свел к страху страданий и все утешения и надежды к уверенности в отсутствии страданий. Смерть, как и жизнь, кажется ему поприщем счастья.
меня всегда удивляло появление Метерлинка, как и Верхарна, среди бельгийского народа, который, по общему, сложившемуся в Европе мнению, состоял из узких материалистов, правда, трудолюбивых и честных но живших одними заботами о житейских удобствах, без высших духовных потребностей. Нынешние события показали, как все ошибались насчет бельгийцев. Будь они таковы, какими их считали, народом торгашей, инженеров и фабрикантов, Бельгия не лежала бы в развалинах и ее дети не скитались бы без крова, ища убежища в Голландии, Франции, Англии. В пламенной речи, недавно обращенной к Италии, Метерлинк сравнивает жертву, принесенную Бельгией для спасения латинской цивилизации, с величайшими подвигами древности и по справедливости находит, что бельгийский народ весь в целом превзошел всех известных в истории героев.
«Леонид и его триста спартанцев, говорит Метерлинк, защищали свои очаги, своих жен, своих детей, все действительные блага, ими покинутые. Король же Альберт и его бельгийцы, наоборот, знали, что, преграждая дорогу нашествию варваров, они неизбежно приносили в жертву свои очаги, жен и детей. Не только не имея жизненного интереса бороться, они, отказываясь от борьбы, могли все выиграть и ничего не терять, ничего, кроме чести. На чашах весов, с одной стороны, находились грабеж, пожары, разрушения, убийства и бесконечные бедствия, которые вы видите, а с другой стороны маленькое слово честь, представляющее также многое, но невидимое, и надо было быть чистым душою и великим, чтобы заметить это невидимое. История знала отдельных людей, глубже других понимавших, что значит слово честь, и жертвовавших ради этого слова своею жизнью и жизнью близких. Но чтобы целый народ великие и малые, богатые и бедные, ученые и невежественные, чтобы целый народ сознательно принес себя в жертву ради невидимого блага, этого никогда нигде не было, и никто утверждаю не найдет подобного примера в летописях мира».
Из огня небывалых испытаний душа Бельгии вышла незапятнанно чистой и предстала миру такой, какой она всегда была в действительности, хотя скрывалась от внешнего взора под маской прозаической деловитости. И мир увидел душу Бельгии самоотверженную, рыцарски-бесстрашную, пламенно-безупречную.
Это благородная, стыдливо-прекрасная душа бельгийского народа сказалась в гении Метерлинка.
Н. Минский 1914
Предисловие автора
Легко было бы, например, уничтожить в «Принцессе Мален» много рискованных по наивности выражений, несколько лишних сцен и большую часть тех странных повторений реплик, которые делают действующих лиц похожими на полуглухих или пробуждающихся от тяжелого сна сомнамбул. Я мог бы таким способом уберечь их от насмешливых улыбок, но атмосфера и самая обстановка, в которой они живут, казались бы тогда измененными. К тому же медлительность, с которой они воспринимают то, что им говорят и отвечают, тесно связана с их психологией и с их несколько смутным миропониманием. Можно не соглашаться с этим миропониманием, но можно также вернуться к нему, пройдя длинный путь определенных взглядов. Если бы его воспринял поэт старше меня, не начинающий жизни, а уже искушенный опытом, он сумел бы претворить в мудрость и в прочную красоту те слишком смутные силы рока, которыми полна жизнь. Но как бы то ни было, эта идея лежит в основе всей драмы, и было бы невозможно осветить ярче идею, не отнимая у драмы ее единственного качества, известной гармонии, полной смутного ужаса.
внимательною ко всем нашим поступкам, враждебною улыбке, жизни, миру, счастью. Невинные, но невольно враждебные друг другу судьбы сплетаются и расплетаются на общую погибель под опечаленными взглядами более мудрых, которые предвидят будущее и ничего не могут изменить в жестоких и непреклонных играх, создаваемых среди живых любовью и смертью. Любовь и смерть и другие таинственные силы творят что-то вроде лукаво-несправедливого суда, назначают наказания, этот несправедливый суд никогда не награждает, похожие на прихоти судьбы.
роль в нашей действительной жизни и в наших произведениях, в особенности же так как мы ими теперь занимаемся в наших драматических произведениях. Человеческий ум, писал я по этому поводу, вот уже три четверти века переживает эволюцию не вполне еще для нас ясную, но, вероятно, одну из самых значительных, пережитых в области мысли. Если эта эволюция не дала нам окончательных и определенных ответов относительно материи, жизни, судьбы человеческой, цели, происхождения и законов мира, она по крайней мере уничтожила и сделала невозможным для нас известное число неуверенностей, и как раз тех, где особенно охотно и свободно расцветали самые высокие мысли. Они были по преимуществу элементом красоты и величия во всех наших намеках, скрытой силой, которая подымала наши речи выше речей обыденной жизни, и поэт казался великим и глубоким, соразмерно с более или менее блестящей формой, в которую он их облекал, с более или менее значительным местом, которое он уделял этим неуверенностям, прекрасным или устрашающим, миролюбивым или враждебным, трагическим или утешительным.