Наша дорога пролегала через лес, обозначенный на карте как Гальгенвальд место весьма мрачное, тёмное, сырое и изрезанное оврагами. Деревья здесь были преимущественно лиственными, сильно искривлёнными и при этом слишком высокими для такой влажной почти болотистой почвы. Воздух пах чем-то прелым, затхлым и слегка едким.
Мне не нравится, как вы на меня смотрите, обернулся едущий впереди Волдо, будто почувствовав взгляд затылком. Что?
Размышляю над вашей религией.
У меня на спине витраж или священные письмена?
Да просто пытаюсь понять, как в некогда христианскую голову залетела эта ерунда про Амиранту и Шогун.
Я никогда не был христианином, как и мои родители.
Но дед-то наверняка был. Он сменил веру добровольно или его вынудили?
Без понятия. Если живёшь в Аттерлянде, так или иначе придётся примкнуть к Её церкви. Либо дорога в Готию. Вы же и без меня это знаете, да?
Почему в Аттерлянде отказались от христианства?
Вы цитируете псалтырь наизусть, и не знаете, почему в Аттерлянде отказались от христианства? произнёс Волдо чуть издевательским тоном, как мне показалось.
Мысли Кейна не настолько целостны.
Кейн? Кто это?
Один хороший парень, пострадавший за свои идеалы.
Фанатик из Готии?
О, да ты читаешь между строк. Если такой умный, к чему эти пустые вопросы?
А для меня все они фанатики.
Вот как? Ненависть на религиозной почве? Не замечал за тобой чрезмерной набожности. По правде сказать, и умеренной не замечал. Откуда эти предрассудки?
Издеваетесь? остановил Волдо свою кобылу и потянул узду в мою сторону. Война для вас недостаточная причина?
Аттерлянд и Готия воевали?
Олаф мой отчим, душу которого вы поглотили сырой вернулся с той войны. Не помните?
Его воспоминания сплошное кровавое месиво. Думаешь, он так бухал из-за теологических разногласий? Бедолаге Олафу не было дела, кто какого вероисповедания и подданства. Ему хотелось просто выжить. Жалкий бездуховный червь. И в чём же была причина конфликта?
В вере, разумеется! всплеснул Волдо руками. Маркиз де Барро со своим орденом воспротивился архиепископу Аттерлянда, настаивавшему на принятии Готией амирантства. Говорят, этот еретик приказал разорвать послов лошадьми, а привезённые иконы Амиранты пустил на растопку костра под Святым Теодором главой миссии. Христиане жестокие, опасные люди, готовые убивать за слово!
А вы нет?
Конечно, нет!
Тогда кто развязал войну?
Это было оскорблением Короля. Оскорблением не только словом, но и действием.
И что? За оскорбление вельможного идиота нужно заплатить тысячами жизней простых людей, которые больше, чем о ежедневной миске каши на своём столе, и не мечтают?
Волдо насупился и, продышавшись, нарочито сдержанно поинтересовался:
Кто сейчас говорит вашими устами Кол, или христианский фанатик, молящийся на крестовину ржавого от крови меча?
А этот конопатый сучёнок
тех, кто дольше прочих боролись за жизнь в петле, стали нежитью. И теперь охотятся здесь по ночам.
И как угомонить этих сорванцов с концами?
Не знаю. Они ведь и так мертвы. Может... Сжечь?
Или расчленить, освободил я фламберг от ножен и встал в полный рост.
Что вы делаете?! прошипел Волдо и потянул меня за полу плаща.
Не ссы, и не беги, снабдил я его мудрым советом и обратился к нашим ночным гостям: Неужто вы настолько плохи, что даже дьявол вами побрезговал?! Бедные ублюдки. Но сегодня вам повезло! У меня хорошие связи в аду! Я вас всех пристрою.
Рысканье в кустах стало активнее. Я ошибся в первоначальных оценках не пять, около десятка. Приземистые тощие тела почти стелились по земле, опираясь на все четыре конечности. Наша поляна была полностью окружена. Лошади истерично ржали и силились порвать путы, пятясь к костру. И тут раздался вой. Жуткий, гортанный. Одновременно со всех сторон. Сидящий возле моих ног Волдо съёжился так, что уменьшился раза в два. Первая тварь атаковала со спины. Но я сумел расслышать в дьявольском хоре соло приближающихся шагов. Меч застал отродье в прыжке. Сладостное чувство утопающего в мясе клинка передалось через рукоять в ладонь. Волнообразное лезвие рассекло мразе рёбра и, дойдя до середины грудной клетки, швырнуло прыгуна наземь. Вслед за первым из кустов выскочили ещё трое. Фламберг был гораздо тяжелее моей рапиры, но как же ловко он лежал в руке. Простая крестовина и полуторная рукоять позволяли вращать его до того легко, что вес ощущался только при встрече клинка с плотью. Хотелось не колоть и рубить, а резать. Я чувствовал, как волнистая полоса острой стали пластует мышцы, выдирает кишки и скользит по костям. Вонючие потроха и гнилая кровь летели мне в лицо. Выпотрошенные покромсанные твари валились наземь, вереща и корчась. Гротескные тени плясали вокруг костра, будто черти в преисподней. Это было упоительно.
Когда бой закончился, и остатки банды неупокоенных ретировались, поляна вокруг была завалена, как подсобка мясной лавки в день привоза. С той лишь разницей, что недоразделанные туши шевелились, выли, хрипели и харкали собственными соками. Если эти твари когда-то и были людьми, ты ныне человеческого в них осталось немного. Жилистые тела покрывала землисто-серая кожа, усеянная тёмными пятнами. Лысые скальпы были покрыты как застарелыми, так и совсем свежими царапинами, будто их непрестанно драли ногтями. Иссохшие лица с ввалившимися щеками не выражали ничего, кроме всепоглощающего голода. Даже будучи на пороге небытия они разевали рты, как ненасытные птенцы. И у каждого на шее была лиловая отметина.