Я почему-то его знал это был режиссер Денис Рябцев. В восемьдесят девятом он снимал кино про свое жуткое детство, но деньги кончились, звук остался черновым, фильм не вышел. Тогда Денис Рябцев перебрался в подвал дома в немыслимой глуши, чтобы пересобрать звуковую дорожку.
Я отступал от зеркала, а старик, казалось, шел мне навстречу. А потом я споткнулся подумал, что о скрученный ковер. Но это был не ковер, а два связанных друг с другом мумифицированных тела.
Рядом лежали еще два.
И еще два.
И еще.
Всегда парами.
Я завизжал, упал и пополз к выходу. Блуждающим взглядом напоролся на кресла. В одном сидела остриженная наголо девочка, из ее тусклых глаз подтекало, отвислая нижняя челюсть съехала в сторону, на вывернутых стопах зеленели протертые на пятках носки. Девочку словно собрали из грязного гипса настолько застывшим и бледным было ее мертвое тело.
Во втором кресле сидела еще одна девочка с синими волосами и страшно прямой, как палка, спиной. Лицо девочки распухло, губы вздулись и покрылись черным.
Что происходит?! закричал я. Кто вы все?!
Ты такой ненормальный, едва шевеля черными губами, прошептала девочка. Воображаешь себя молодым. Называешь нас Тасей и Рустиком, смотришь фильмы, говоришь с нами и сам же за нас отвечаешь. Посмотри на Юльку, ей очень плохо. Она, может, совсем умерла. Дай, пожалуйста, водички.
Я поднялся и стал пятиться.
Ты видео делаешь и опять на разные голоса. Оставляешь комментарии и читаешь их вслух. Вынимаешь из шкафа кассету и сам ее себе протягиваешь
В моей голове будто заработал миксер: тысячи дней и событий крутились в памяти и взбивались в пену. А потом я наткнулся спиной на кого-то жесткого и холодного. Обернулся и понял, что стою лицом к лицу с безумным зеркальным стариком. Он вздохнул, на стекле проступила влажная клякса, и я уловил запахи нечищеных зубов и просроченной кинопленки «Свема».
«Этого всего не может быть, я в сцене из чернушного перестроечного кино», подумал я.
А потом старик закричал по-ослиному и ударил меня в лицо зеркальной головой.
Денис, нормально? спросила Тася.
Братух, Рустик смотрел мне в глаза, на его лысине блестели капельки пота, ты отрубился во время фильма.
Я потрогал лицо, ссадины кровоточили.
Все хорошо, улыбнулась Тася. Вчера ты, наверное, выпил плохие таблетки, и вот.
Она поцеловала меня в щеку распухшими губами. И ее синие волосы пощекотали мне шею.
Ее синие волосы.
Меня придавило правдой. Я будто застрял в отвердевшем кошмаре, затрясся от накатывающего ужаса и вдруг четко понял, что должен сию секунду все изменить.
Я шагал, радовался своей потрясающей задумке и млел под летним солнышком. Увидел на заборе ориентировку на исчезнувших супругов кучерявого усача и чуть-чуть пластиковой длинноволосой блондинки и искренне пожелал им поскорее найтись.
Я дошел и сразу поделился с друзьями грандиозной идеей организовать киноклуб, чтобы смотреть, писать, анализировать. Рустик заулыбался в пышные усы, пустил ладони в буйные кудри и с завистью ответил: «Да как я сам-то не придумал!» Тася восторженно кивала, и ее бесконечные платиновые волосы разлетались, как полотнища кинотеатральных кулис.
Потом мы развалились в креслах и принялись смотреть кино.
И это была лютая перестроечная чернуха.
Черт 13 Максим Ишаев
Сувенир из Кондратьевки
Так нормально?
Выше. Еще немного. Все, держи. Ра-аз, два-а, три-и. Теперь медленно убирай. На-айс. Готово.
Дай гляну.
Костя передал Лизе смартфон, а сам затянулся айкосом и выдохнул под потолок облако приторно-сладкого пара.
На только что отснятом видео она держала в руке старый снимок, сделанный на полароид.
Бордовый диван стоит вдоль стены, упираясь краем в угол комнаты. На диване сидят двое мужчина и женщина: он в черной дубленке и ушанке, она с рыжими распущенными волосами и в шубе. Позади пары поверх желто-зеленых в полоску обоев висят монохромная фотография в рамке и календарь за 2002 год с изображением мультяшного пони; картина с рыжим котом и красными яблоками, иконка в углу и нелепые настенные
часы в форме наручных; белое полотенце с вышитыми на нем цветами розовые бутоны, зеленые листья. На подлокотнике дивана сидит большой плюшевый медведь поник, будто задремал. А слева, в дверном проеме, виднеется зеркало трюмо. Но затемненный силуэт фотографа в отражении скрывает вспышка.
Так было «до».
Видео продолжалось. На фоне звучал Костин голос: «Ра-аз, два-а» Лиза медленно убрала снимок, показывая, как стало «после».
На стене обои потускнели и выцвели, набухли и местами оторвались свисающие лоскуты напоминали острые языки. Икона потемнела: на образе лица Богородицы было почти не различить, а карликовый Христос почернел в ее объятиях, как обугленный огарок. Диван пропал. Часы и старая фотография тоже. Но покрытые пылью и паутиной календарь, картина с котом и расшитое цветами полотенце остались на прежних местах. В углу сидел плюшевый медведь и выглядел не спящим, а смертельно раненным. Костя нашел его в спальне и усадил перед камерой для «выразительности».
В груди у Лизы заныло от тоски, будто повеяло сквозняком в пустой комнате.