Впрочем, какое дело ей, Марье Николаевне Агаповой, до любовных интрижек Агаяна? Кто знает, может быть, это серьезное увлечение и Манвел Вагранович сделал, наконец, выбор, как это ни было затруднительно для него?
Кстати, вот и он сам легок на помине!
Алло! Привэтствую вас, Марья Николаевна, очэнь рад вас видеть! Думаю, что вы идете в магазин. Сегодня все женщины с ума посходили чэстное слово! прибыли замэчательные летние материи, оч-чэнь хорошие шелка и маркизеты!
Здравствуйте, дорогой.
Одну минуту... Тоня! Идемте, я познакомлю вас с Марьей Николаевной, нашим адвокатом, нашей грозой, нашей блюстительницей нравов! Ах да, ведь вы уже знакомы!
Я-то блюстительница, а вот вы...
Я?! Частное слово! Я заслуживаю только похвалу! Чэстное слово! Я самый искренний поклонник всех женщин, их тонкого ума, их красоты!
Это-то я знаю.
А вы разве не согласны? Мы, мужчины, неповоротливы, грубы, жадны, некрасивы...
Ну, ну, ну! Кто бы говорил! Вон над вами и Тонечка смеется.
Марья Николаевна и Тоня невольно взглянули на Агаяна.
Большой, толстый, нарядный, с круглым сияющим лицом, вечно улыбающимся, он был хорош, сын солнечной Армении.
Но он настаивал, что мужчины ничего не стоят по сравнению с женщинами.
Особенно если они умеют петь под гитару? подцепила Марья Николаевна, хитро улыбаясь.
Тоня? О! Тоня очень-очень хороший человек! Если бы вы знали, какая зто девушка!
Тоня снисходительно улыбалась и ничуть не возражала. Она знала, что Агаян готов ее расхваливать без конца.
Они распрощались. Марья Николаевна пошла своей дорогой, они своей.
«Хорошая пара, решила Марья Николаевна. И почему бы им не радоваться? Не любить?».
Она не могла слышать, как машинистка Соловьева строго выговаривала начальнику, что есть на свете порядок и дисциплина и что она сейчас должна перепечатывать квартальный отчет, а вовсе не любоваться природой, и что он, Агаян, ведет себя не совсем прилично.
2
Ежедневно начальник производственно-планового отдела Шведов получал сводки. Они передавались по селектору вечером, в семь ноль-ноль. Управленцы называли этот час «часом откровенных разговоров». Действительно, тут обрисовывалась вся картина рабочего дня. Оказывалось, что экскаваторщики блестяще сделали выемку, мостовики почему-то отстали, а земляные работы на Мургуйской петле просто из рук вон плохи...
Вот Андрей Иванович и ездил выпрямлять график. Вернулся усталый, но как только вымылся холодной водой да растерся мохнатым полотенцем, так и усталость сняло. Захотелось есть.
Андрей Иванович шумно усаживался за стол, и всегда к обеду подвертывался кто-нибудь новый: то приезжий инженер, то кто-нибудь из управления.
Мы живем, а не священнодействуем, говорил Андрей Иванович, принимаясь за борщ и потчуя гостя. Работать любим. Какой же нормальный человек может жить без работы? Тощища загложет! Но и отдыхать любим, и петь, и в театры ходить, и книги читать. Мы, строители, самые жизнерадостные люди!
Он подливал гостю вина и продолжал:
И вполне понятно: нас не грызет червь сомнения, не разъедают противоречия. Взор наш ясен. Мы строим. Хорошо строить! Замечательное занятие! А? Как вы думаете?
Гость соглашался, что строить хорошо.
Вы посмотрите, как у нас на Лазоревой любят
жить. Едят с аппетитом, кино всегда битком набито, в клубе каждое воскресенье танцы. А детей сколько! Вы заметили, как много у нас детей?
И Агапов тащил гостя в клуб.
Там было шумно, весело, грохотал духовой оркестр, и великое множество ног старательно выделывало па задорного краковяка. Девушки разрумянились от духоты и движения. Молодые щеголи наскоро пили воду и опять принимались танцевать. Завклубом озабоченно проталкивался сначала от выхода к сцене, потом от сцены к выходу, а около клуба вертелись ребятишки и кучками стояли танцоры, вышедшие прохладиться и покурить.
Андрей Иванович! Рад видеть вас! приветствовал Агапова Манвел Вагранович, который здесь, видимо, был завсегдатаем. Вы слышите, какой оркестр? Как в Москве, честное слово!
Агаяна со всех сторон облепили девушки. Он балагурил, водил их пить фруктовую воду и танцевал со всеми по очереди.
Сначала они застеснялись начальника управления, но вскоре стали смелей. Завязалась общая беседа, прерываемая смехом.
Я готов кончать самоубийством, говорил Манвел Вагранович, сверкая белыми зубами, если слышу, что женщина плачет. А женский смех самая красивая музыка, лучше Чайковского, частное слово!
Смуглая тоненькая девочка с блестящими озорными глазами настойчиво приглашала Агапова танцевать:
Ну хоть один вальсок? Товарищ Агапов?!
Нинка, перестань! останавливали ее подруги шепотом.
А что такого? Пусть он будет хоть разначальник! Разве начальникам запрещено танцевать?
Почем ты знаешь, может быть, он не танцует.
Танцует! Я знаю, что танцует! Теперь каждый начальник обязан уметь танцевать.
Ох, Нинка, озорная же ты! сказал наконец Агапов. Ладно, пошли.
Вальс!!! заревел Агаян в восторге и стал протискиваться в зал.
Руководитель оркестра, солидный, в очках, сказал что-то музыкантам. Тромбонист надул щеки и гукнул в свой сверкающий медный инструмент. Скрипач подстроил «ля». Картинно красивый пианист вскинул голову, чтобы поправить прядь волос, спадающую на глаза, и ударил по клавишам. Полились звуки вальса, знакомого и каждый раз задевающего какие-то новые чувства.