Онафиэль не знала, что происходило с Думой в дни ее заточения, вот только после этого она становилась совсем кроткой и молчаливой. Месяц или два она ходила, не поднимая головы и не выражая мыслей, лишь грустно смотрела на подругу. А потом все повторялось.
Однажды, вернувшись из заточения, Дума ночью пробралась в спальню Онафиэль, присела на край постели и погладила подругу по голове. Моргнув, Она удивленно посмотрела на Думу, ей казалось, что это сон.
Она, я беременна, нам нужно бежать. Мой парень в городе, он нам поможет, прошептала Дума.
Что? Сейчас? Онафиэль приподнялась на локтях, в глазах застыл страх.
За час до рассвета встречаемся на нашем месте. Не бери ничего, пойдем налегке. Дума говорила о лазейке в заборе, через которую они сбегали на мост. Она поцеловала подругу в лоб и вышла.
Онафиэль больше не заснула, ее взгляд нервно бегал от стены к стене по потолку, она судорожно пыталась представить, что с ними станет. Постигнет ли их та же участь, что и других беглецов. Было страшно что-то менять, но мысль о том, что она останется здесь навсегда, и вовсе казалась хуже смерти.
Спустя два самых долгих часа в ее жизни Онафиэль поднялась с постели, накинула халат поверх ночной рубашки, взяла в руки кеды и на носочках вышла в коридор, миновала два лестничных пролета, вышла на улицу и осмотрелась. Никого не было.
Начал накрапывать дождь. Онафиэль, ступая босыми ногами по сырой траве, осторожно пошла к лазу в заборе мимо хозяйственных построек. Она все время прислушивалась, нет ли кого поблизости. Как тогда она объяснит свое внезапное желание погулять ночью под дождем? Послышался хрип. Онафиэль замерла: звук шел из старого амбара, в котором раньше хранили зерно, а теперь проводили жертвоприношения. Она потянула ручку, ей было страшно, но что, если там Дума спряталась от дождя?
Дверь со скрипом открылась, в амбаре было темно. Онафиэль нащупала керосиновую лампу на столе рядом с входом и зажгла свет: на жертвенном одре лежала Дума. Кровь толчками лилась из ее горла, тело напряглось, будто в судороге. Онафиэль бросилась к подруге и попыталась зажать рану, но было уже слишком поздно. Послышался последний хрип, и взгляд серых ледяных глаз устремился в никуда. Онафиэль в ужасе отшагнула назад.
«Если Дума только что захлебнулась кровью, значит, ее убийца где-то рядом», пронеслось в ее голове.
Онафиэль
зажала рот руками, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния, размазывая по лицу кровь подруги. «Нет, нет, нет», шептала она, пятясь к двери.
Затушив керосиновую лампу, она вышла и, поскальзываясь на сырой земле, побрела обратно к дому. «Больше нет спасения, больше нет надежды», думала она, обтирая ноги о траву возле крыльца. Если ее грязные следы обнаружат, то решат, что это она убила Думу. Онафиэль трясло, когда она запирала дверь, трясло, когда ложилась в постель, трясло, когда вставала с рассветом, так ни разу и не сомкнув глаз.
Мысли о том, что ее единственного близкого человека убили, причиняла физическую боль. Грудь сдавило так, что невозможно было вздохнуть. Онафиэль казалось, что она сама вот-вот отдаст душу Господу. Но страшнее всего было от мысли, что тот, кто убил Думу, один из них. Человек, которого Онафиэль знала с самого рождения, не только извращенец, но и убийца. «За что? Все внутри ее кричало от отчаяния. Лучше бы ты забрал мать». Скорее всего, кто-то узнал, что они хотят бежать. Не проще ли было ее отпустить? Зачем убивать? Неужели она будет следующей? Кто мог знать о планах Думы? Но ответы не шли на ум.
В шесть утра раздался звон колокола: так созывали членов общины на собрание. Онафиэль пригладила спутанные волосы, натянула платье поверх ночной рубашки, завязала шнурки и поплелась вниз. Ноги не слушались, будто вместо них были две кувалды. Страх с новой силой сковывал мышцы.
С трудом преодолев расстояние в сто метров от дома до площади, где они обычно разжигали костер, Онафиэль встала за спиной матери. Она знала, что мать не защитит ее в случае чего, но встречаться взглядом с отцом Рафаилом ей не хотелось. Онафиэль всегда казалось, что он видит ее насквозь и знает все, о чем она только собирается подумать.
Семья, сегодня ночью случилось непоправимое: наша сестра Дума покончила с собой, принеся себя в жертву богам на одре. Страшный грех самоубийство, но она искупила его своей кровью, чтобы не навлечь беду на семью. Сегодня по нашим обычаям мы предадим ее тело огню, а душу Господу. В связи с трауром на сегодня вся работа отменяется, кроме кормления скота. Старшие женщины подготовят тело сестры к последнему путешествию. Отец Рафаил сложил ладони на груди и поднял над головой. Все члены семьи повторили этот жест.
Никто не произнес ни слова, не задал ни единого вопроса, а в голове Онафиэль было так шумно от мыслей, что казалось, будто череп вот-вот лопнет. «Это не могло быть самоубийство. Там не было ножа, ее руки были чистыми. Почему? Почему он соврал?» Онафиэль нервно чесала руки, направляясь в амбар за зерном, чтобы накормить кур.
Когда небо окрасилось розовым, мужчины закончили складывать погребальный костер, а женщины на носилках принесли тело Думы, завернутое в саван. Носилки разместили на поленьях, все обступили костер. Отец Рафаил зажег факел.