Интерес Синьории к типографскому делу объясняется очень просто. В случае необходимости Венеция могла забросать памфлетами самого сильного противника, как это произошло, например, когда венецианский монах-публицист Паоло Сарпи дерзнул выступить против такого гнезда обскурантов, как Тридентский собор. И, быть может, еще более яркий эпизод в этом отношении представляет собою публицистическая деятельность Пьетро Аретино.
После бурного разрыва с папским двором смелый памфлетист нашел убежище в Венеции, где не только его первый покровитель, дож Андреа Гритти, гарантировал его безопасность, но Синьория использовала перо Аретино для нападок на противников республики и для защиты ее от врагов. Аретино был, вероятно, самым даровитым публицистом Европы. Он обладал дерзостью, беззастенчивостью, беспощадным сарказмом и разящим остроумием. Его публицистический дар служил интересам буржуазии, разумеется, главным образом венецианской, с которой он себя связал. И помимо того, что он выполнял директивы Синьории, он действовал, отчетливо понимая, что победа феодальной реакции носит временный характер. Он оптимистически оценивал благоприятные перспективы буржуазии, несмотря на ее поражение в Италии.
Все то, что выделяло Венецию как представительницу передовой политики среди всех государств Италии, великолепно учитывалось различными политическими группировками Италии. Если где-нибудь возникали те или иные профессиональные объединения, нуждавшиеся для своей деятельности хотя бы в некоторой свободе, их взоры немедленно обращались к Венеции. И все то, что питало какую-нибудь инициативу, требовавшую простора и опасавшуюся административных рогаток, опять-таки стремилось в Венецию. В Венецию устремились и создатели комедии дель арте.
II. СТАНОВЛЕНИЕ КОМЕДИИ ДЕЛЬ APTE
ДАЛЕКИЕ ПРЕДВЕСТИЯ
Первые данные о комедии дель арте, как о цельном художественном организме, появляются в 60-х годах XVI в., а если считать и непосредственных ее предшественников, вроде Беолько, то с 30-х годов этого столетия. Чтобы объяснить процесс возникновения комедии дель арте, необходимо, казалось бы, прежде всего исследовать культурную в широком смысле этого слова среду, в которой она сложилась. Что в социально-политических отношениях этих десятилетий порождало ту зрелищную форму, которая стала комедией дель арте? Что в культуре этих десятилетий определило кристаллизацию общественных зрелищ в тот организм, которым стала комедия дель арте?
Однако недостаточно было поставить эти конкретные задачи для исследования. Необходимо было установить не только близкие, но и далекие корни комедии дель арте, и когда в отдаленных эпохах находились аналогичные факты, научная мысль стремилась установить филиацию, т. е. непрерывную связь, между ними и комедией дель арте. Такую связь пытались протянуть иной раз так далеко вглубь веков, что для установления ее непрерывности не хватало фактов, а лакуны были такие значительные, что, в сущности говоря, ни о какой конкретной филиации не могло быть и речи. Однако, даже когда такое положение становилось ясным до конца, искатели далеких корней не успокаивались и старались заполнить большие пустоты фактами гипотетическими, существование которых не было подтверждено документами.
Долгое время очень
большой популярностью пользовалась мысль, что комедия дель арте в том, что в ней особенно типично, продолжала традиции древнеримского мима. Маски там, маски здесь; буффонада там, буффонада здесь, импровизация тоже. И даже если разобрать маски, каждую в отдельности, то аналогий найдется сколько угодно. Что же еще нужно? спрашивали защитники идей далеких корней.
А нужно многое. Прежде всего нужны факты. Их нет, и едва ли когда-нибудь они обнаружатся. Параллели и аналогии указывают только на одно: что в определенное время определенное сочетание явлений может рождать сходные результаты. Поэтому в настоящее время теория филиации от римских мимов и ателлан растеряла постепенно всех своих сторонников. Долгая дискуссия, вызванная этой гипотезой, правда, не прошла совсем бесплодно. Было найдено и опубликовано много свидетельств, ранее неизвестных, которые вошли в научный обиход.
В ходе этой дискуссии выросла еще одна теория. Так как сторонники римских корней искали на протяжении полуторатысячного с лишком периода все новых промежуточных фактов, они натолкнулись на аналогии иного рода. В эпоху феодального средневековья были обнаружены факты, которые не только можно было поставить в параллель с отдельными элементами комедии дель арте, но с гораздо большей правдоподобностью можно было считать близкими ее предшественниками. Правдоподобность в этом случае проистекала от того, что период, на который протягивалась или должна была протянуться филиация, был короче на тысячу с лишком лет. Одно дело линия, на одном конце которой стоит римский мим, а на другом маска комедии дель арте, и другое дело линия, на конце которой вместо римского мима стоит средневековый гистрион или жонглер. Гистрионы и жонглеры в теории «римских корней» тоже играли свою роль. Они фигурировали как промежуточные звенья между мимом и маской комедии дель арте, но никто никогда не мог представить сколько-нибудь убедительных доказательств непрерывной филиации между мимом и гистрионом. А с тех пор, как истоки средневековых зрелищ стали объясняться по-новому, т. е. с тех пор, как были найдены народные корни искусства гистрионов и жонглеров, теория «римских корней» стала еще менее популярной. Как же обстоит дело с утверждением преемства между средневековыми гистрионами и масками комедии дель арте?