«Император не был обманут этим проявлением верности со стороны министра (полиции), писал Савари. Император более не доверял г-ну Фуше; но он оставил его в должности (министра) и не потребовал у него никакого отчета»{493}.
Весной 1808 года на людей, близких к Наполеону, обрушивается поток милостей императора французов. Ордена, звания, громкие придворные титулы отмечают истинные и мнимые заслуги многочисленных баронов, графов, герцогов Империи[75]. В полицейском бюллетене от 16 марта 1808 г. сообщалось: «Во всех клубах и в Париже вообще не говорят ни о чем ином, кроме как о новых титулах и наградах»{494}. «Император восстановил, вспоминал Лас-Каз, титулы кавалера, барона,
графа, герцога и даже князя. Наполеон не забыл воскресить и ордена. Он награждал ими таланты и отличия всех родов, и чем более награждал, тем более дорожили этою наградою. «Желание получить крестик Почетного легиона, говаривал Император на острове Св. Елены, возрастало беспрерывно и обратилось наконец в какую-то неукротимую страсть»{495}. Разумеется, мероприятия Наполеона, связанные с возрождением старинных титулов и званий, приветствовались далеко не всеми французами. «Народ громко протестовал против титулов и орденов, вспоминал наполеоновский офицер Эльзеар Блез, после того, как они отобрали их у тех, кто обладал ими, негодовали плебеи, суровые республиканцы стали камергерами пэрами Франции без малейших церемоний сменив звание гражданина на титул господина герцога или его светлости»{496}. Кое-кто из экс-революционеров, удостоившись пышных титулов, «проявлял довольно глупую гордость». Сделавшись принцем, «очарованный отличиями»{497} Камбасерес «величественно» поучал своих родственников: «при других называйте меня Ваше Высочество. Среди своих можете называть меня Монсеньор»{498}. Фуше не может удержаться от соблазна поиздеваться над бонапартистской знатью. «Имена новых герцогов, «простодушно» докладывает он императору, истолковываются на разный манер. Приверженцы Бурбонов находят большое сходство между словами Виченца и Венсен[76]»{499}. Поскольку император щедро, направо и налево, раздает короны своей многочисленной родне, 29 апреля 1808 г. министр полиции сочиняет бюллетень на злобу дня, гласящий: «Говорят, что император передал Испанское королевство королю Неаполитанскому, королевство Неаполитанское королю Голландии, королевство Голландское великому герцогу Бергекому, королевство Португальское сенатору Люсьену»{500}.
Наполеон Бонапарт делит Европу
между родственниками.
Раскр. грав. неизв. худ. Нач. XIX в.
Самого Фуше «эпидемия» титулований и наград не обходит стороной. 24 апреля 1808 года он становится графом Империи{501}. Однако роскошные, карнавальные одежды новой знати вызывают у него, человека так много на своем веку повидавшего, чувство глубочайшего презрения. Согласно этикету, министр полиции также принужден облачиться в пышную мантию и опереточный мундир. Неплохое «обрамление» для «апостола равенства»!
Сохранилось несколько парадных портретов Жозефа Фуше. При взгляде на них невольно возникает чувство, что человек, запечатленный на портретах, изображен в костюме с чужого плеча. Слишком нелепа эта роскошная мантия для узкоплечей, хрупкой фигурки, слишком странен великолепный, шитый золотом мундир для обладателя столь невзрачной внешности. Бывший член Конвента, лицом напоминавший кое-кому Марата, он походит в этой одежде на актера из второго состава труппы, подрядившегося выступить на сцене вместо приболевшего премьера. Однако даже в парадном мундире Жозеф остается верен себе: «Фуше, замечает г-жа де Ремюза, носил вышивки и шнуры, доказывавшие его отличия, так,
как будто он с пренебрежением к ним относился, и даже при случае посмеивался над ними»{502}.
Жозеф Фуше
И все же неуязвимый для официальных почестей Фуше оказывается весьма и весьма уязвим, когда речь заходит о пожалованиях совсем иного рода. Как и у всякого человека, у министра полиции есть свои недостатки, свои слабости. Одна из них, которую невозможно скрыть, его корыстолюбие. «Если он, пишет о Фуше Бурьенн, любил власть, то еще более любил богатство; а управление Министерством щедро доставляло ему через игры и другие скрытые сборы средства удовлетворять своим расходам и значительным приобретениям земель в Бри»{503}.
Ему вечно нужны деньги. Он получает их от императора, он получает их через тайные, одному ему известные каналы секретных фондов, он получает их в виде арендной платы из его имений, он получает их с квартиросъемщиков, живущих в его домах. Как мифический Мидас, он обращает в золото все, к чему прикасается его сухая, цепкая рука. Ежегодный доход сенатора Фуше достигает 400 тыс. франков. Во времена Империи он становится миллионером, обладателем колоссального состояния, размеры которого определяются весьма приблизительно суммой в 1420 млн франков{504}. По подсчетам Савари, интересовавшегося источниками богатства министра полиции, Фуше получал 90 тыс. франков в год, 30 тыс. франков в качестве сенаторского жалования; доход же Фуше от поступлений с его владений был равен 900 тыс. франков в год{505}. «Страсть к деньгам, эта ненасытная в нем (Фуше) жажда, пишет Бурьенн, преклоняла его перед всякою властью, какова бы она ни была Фуше обладавший огромным состоянием, продолжает он, беспрестанно думал о том, чтобы его увеличить. Честолюбие распространить пределы своего поместья Пон-Карре не менее было в нем сильно, как у (Наполеона) честолюбие отодвинуть границы Франции»{506}.