Я поправила халат и пошла открывать. На пороге стоял Макс. В одной руке он держал большую фарфоровую тарелку, уставленную идеально нарезанными фруктами спелыми дольками ананаса, клубникой, словно отборными бусинами, виноградом без единой косточки. В другой высокий стакан с чем-то зеленым и свежим, похожим на смузи.
Я не знал, что ты любишь больше, поэтому нарезал всего немного, он протянул мне тарелку, и его пальцы слегка коснулись моих. И это Генри говорит, это витаминная бомба. Шпинат, киви, яблоко. Для ну, для будущего.
Он произнес это последнее слово не как угрозу или требование, а с какой-то почти робкой надеждой. Его разбитая губа заживала, но синяк под глазом все еще цвел буйным фиолетово-зеленым цветом, делая его похожим на большого, поверженного в бою, но не сломленного воина, который принес дары.
Я взяла прохладную тарелку. Аромат свежих фруктов ударил в нос, такой живой и настоящий среди всей этой роскоши и неопределенности.
Спасибо, Макс я улыбнулась, и на этот раз улыбка была почти искренней. Это так мило с твоей стороны.
Он стоял в дверях, не решаясь войти без приглашения, и смотрел на меня. Его взгляд скользнул по моим рукам, держащим тарелку, по лицу, будто ища ответа на свой невысказанный вопрос.
Я не хочу давить на тебя, Юленька, сказал он тихо. Я просто хочу заботиться о тебе. Правильно заботиться. Не так, как это делали другие.
В его словах не было упрека Роме, но он витал в воздухе между нами. Другие те, кто смеялся, кто унижал, кто не видел в тебе ничего, кроме объекта для насмешек.
Он принес не просто фрукты. Он принес символ. Символ той жизни, которую он мог дать. Заботы. Внимания. Всего самого лучшего.
Я понимаю, так же тихо ответила я. И мне это очень приятно.
Он кивнул, и его лицо осветилось редкой, почти мальчишеской улыбкой. Хорошо. Тогда я не буду мешать. Отдыхай, читай. Если захочешь прогуляться по саду скажи Генри, он сопроводит.
Он повернулся, чтобы уйти, но я невольно окликнула его. Макс.
Он обернулся. Да?
Твой
глаз я робко указала пальцем на свой висок. Он все еще болит?
Он дотронулся до синяка и усмехнулся. Пустяки. Напоминание о том, что ничто ценное не дается легко. Спокойной тебе ночи, любимая.
И он ушел, оставив меня на пороге с тарелкой фруктов, со стаканом «витаминной бомбы» и с еще более сложной игрой эмоций внутри. Страх никуда не делся. Но к нему добавилось что-то новое. Что-то теплое и опасное одновременно.
Я уже хотела закрыть дверь, как вдруг услышала его шаги, замершие в коридоре. И тихий, сдавленный, но идеально различимый голос. Он говорил по телефону. Не с деловым партнером. Не с подчиненным.
С Ромой.
Кровь отхлынула от лица. Я прильнула к щели между дверью и косяком, затаив дыхание.
Ром, не звони мне и не ори, его голос был низким, как рык хищника, но абсолютно спокойным. В нем не было ни капли гнева. Только холодная, смертельная уверенность. Я её люблю.
От этих слов сердце упало куда-то в пятки и замерло. Он сказал это так просто. Так естественно. Как констатацию факта.
Она не бегемот, продолжил он, и в его голосе впервые прозвучало что-то кроме стали презрение. Глубокое, бездонное презрение к тому, кто осмелился так думать. Она самая прекрасная женщина. И если ты еще раз посмеешь мне позвонить он сделал микроскопическую паузу, и в ней повисла такая невысказанная угроза, что по коже побежали мурашки, тебе конец. Она моя. Точка.
Он не стал ждать ответа. Раздался короткий гудок отключения, а затем абсолютная тишина.
Я отшатнулась от двери, как от раскаленной плиты. Руки задрожали так, что тарелка с фруктами едва не выпала из рук. Я прислонилась спиной к холодной стене, пытаясь перевести дыхание.
Я её люблю. Она самая прекрасная женщина. Она моя.
Его слова эхом бились в висках, смешивая ужас и какое-то щемящее, запретное, пьянящее чувство. Никто. Никто и никогда в жизни не говорил обо мне так. Не защищал с такой яростью и абсолютной верой. Даже если эта вера была частью его больной, собственнической одержимости.
Рома всегда унижал. Макс возвеличивал. До небес. До статуса неприкосновенной собственности. Это было страшно. Это было по-своему, потрясающе.
Я медленно соскользнула по стене на пол, не в силах стоять. Я сидела на холодном паркете, сжимая в руках тарелку с идеальными фруктами символом его заботы, а в ушах звучал его голос, полный холодной смерти для того, кто посмеет меня оскорбить.
Он не просто хотел ребенка. Он хотел меня. С какой-то безумной, всепоглощающей, пугающей силой. И эта мысль одновременно отвращала и притягивала, как пропасть.
Я была его. По его словам. Но что это значило? Быть его сокровищем? Его пленницей? Его главной ценностью?
И самый главный вопрос: могла ли я принять такую любовь? Такую жестокую, собственническую, лишенную всяких сомнений? Или мне нужно было бежать от нее, пока эта любовь не поглотила меня с головой?
Но куда бежать? И главное хватило бы у меня сил захотеть сбежать от человека, который впервые в моей жизни назвал меня самой прекрасной женщиной и был готов убить за меня?
Слова вырвались сами, прежде чем ум успел их обдумать. Подхваченная вихрем из страха, благодарности, щемящей надежды и того пьянящего чувства, что вызвали его услышанные слова, я сорвалась с места.