Наверху по быстро лиловеющему небу проплыла цапля, белая и гладкая, точно вырезанная из мыла. Когда в кино появляется такой кадр, одна летящая птица, понимаешь, что главный герой отправится в путешествие. И, как всегда, когда он видел такое, что дух захватывает, ему захотелось с кем-нибудь этим поделиться. Ух ты! Смотри. Но он никого тут не знает, кроме бабушки, а она сегодня неважно себя чувствует, ещё не совсем оправилась от
Вар выпустил кирпичи, взлетел на поверхность и, сдёрнув очки, увидел: бабушкина стеклянная дверь сдвинута в сторону, проём как разинутый рот, два медика склонились над носилками.
И женщина, видимо врач, щуря глаза, смотрит в сторону бассейна, её белый халат в свете мигалки вспыхивает розовым, будто под ним бьётся неоновое сердце. А рядом миссис Лемон из четвёртой квартиры: одна костлявая рука на груди купального халата, другая, с вытянутым пальцем, нацелена, как ружьё, прямо на Вара.
Уцепившись за лестницу, Вар несколько раз зажал ладонью одно ухо, другое вода, чавкнув, вылилась, и, выбираясь из бассейна, услышал:
А это её внучек. Витает где-то там, в своём мире.
Ровно в восемь зажглись мерцающие гирлянды.
2
Он откинул простыню и вскочил. На середине лестницы до него долетели голоса родителей из кухни. Папин:
Ты же сама не хотела
И мамин:
Знаю, знаю. Мне просто жаль, что
Вар почти скатился по ступеням.
Мам, чего тебе жаль? С бабушкой всё хорошо?
Как ты? Папа встал и шагнул ему навстречу. Ну и досталось тебе сегодня ночью
Мам. Как дела у Велика-Важности?
Она в сознании, не поднимая глаз от чашки кофе, ответила мама. Всё будет хорошо.
Ой, здорово. И когда я возвращаюсь обратно?
Обратно?..
Тут у мамы зазвонил телефон. Одной рукой она взяла трубку, другую прижала ко лбу, будто боялась, что он сейчас расколется, и быстрым шагом ушла в спальню.
Папа встревоженно смотрел ей вслед.
Вообще-то тревога это нормальное папино состояние. «Профессиональная деформация», часто говорил он, и Вару почему-то казалось, будто папа гордится этой своей деформацией. Когда твоя работа состоит в том, чтобы сажать самолеты в аэропорту, приходится держать в голове все возможные катастрофы сразу.
Но сейчас Вар тоже тревожился. Мама руководит городским кризисным центром. Она помнит графики работы двух десятков волонтёров, отговаривает людей прыгать с моста, принимает роды. Она держит всё под контролем, как будто контроль это такой зонтик над всем, и она берёт его и держит. Так было всегда. Но всегда она не прижимает ладонь ко лбу, как будто он у неё вот-вот расколется надвое.
Папа. Мама сказала, что у Велика-Важности всё хорошо. Когда её выписывают?
Да, всё хорошо, просто у неё вчера резко упал
сахар в крови а это плохо при её состоянии. И теперь придётся
А что у неё за состояние? Велика-Важность чем-то больна?
Н-ну понимаешь, бабушка ведь уже немолода. И то, что она упала
Это и есть её состояние? Старость?
Она упала, вот в чём дело. Врачам надо убедиться, что с ней всё в порядке.
Ладно, я понял. Так что с вашим планом?
С планом?
Ну да. Я провожу лето у бабушки, а вы с мамой работаете в две смены, чтобы мы могли купить дом. Такой же был план?
Это был план А. Папа кивнул. Потом взял со столешницы рекламный буклет летнего лагеря «Рекреация». План Б, возможно, будет немножко другим.
3
Если они считают, что он не может оставаться дома один, то он им объяснит: очень даже может. Ему совершенно, абсолютно нечего делать в этом летнем лагере. Лагерь это примерно то же, что продлёнка, с бесплатным приложением в виде потницы и кучи всяких унижений.
Первый раз его упекли туда на каникулах после первого класса, это было жутко. «Ну что же ты? Надо быть со всеми», сказала ему тогда вожатая-старшеклассница. «Я и так со всеми», озадаченно ответил он. «Да нет, ты должен быть внутри группы. А ты снаружи».
Вар постарался увидеть ситуацию так, как её видела вожатая. Но, похоже, он видел её как-то по-другому. Он видел огромное пространство и в нём много-много детей. Он попытался объяснить: «Когда речь о людях, то снаружи это часть внутри», но вожатая так смеялась, что чуть не повалилась от смеха на другую вожатую, а Вар чувствовал, как у него пылает лицо.
Так он узнал, что место, которое он всегда считал самым правильным для наблюдения, чуть поодаль, или «на сторожевой башне», как он стал представлять это себе позже, оказывается, совершенно неправильное.
А когда Вар попробовал забыть неприятный эпизод, он узнал, какие жестокие шутки умеет подстраивать человеку память. Забыть-то можно всё что угодно например, сам Вар в шесть лет мог запросто забыть причесаться, и точно так же запросто он мог забыть в школе свой ланчбокс; но когда специально стараешься стереть что-то из памяти, то чем сильнее стараешься, тем крепче оно впечатывается.
Остальные дети тоже ничего не забыли. Ярлык снаружи прилеплялся к нему каждое лето, год за годом, невидимый, но неотвязный, как дурной запах; и Вара оставляли снаружи.
Что, кстати, его вполне устраивало. Зато он теперь всегда следил за тем, чтобы в присутствии взрослых казаться внутри. Ничего сложного на самом деле: для взрослых «быть вместе со всеми» означает быть там же, где и все, чисто географически. Достаточно переместиться на несколько шагов вправо или влево и ты уже там, где им надо.